Эрик Сунд - Стеклянные тела

По словам Эмилии Свенссон, на кассетах оказались три набора отпечатков пальцев.

– Помимо отпечатков погибшего я нашла двое других, которые и внесла в базу.

– И…

– Да, наша система не без погрешностей. После того как нас раскритиковала Государственная инспекция по контролю за соблюдением закона, направленного против злоупотребления информацией, мы убрали из базы около ста тысяч лиц. Раньше мы удаляли только умерших или тех, чьи имена следовало удалить – например, после признания человека невиновным. Это означает, что сейчас у нас осталась всего половина от прежней базы отпечатков. В старой базе были даже отпечатки тех, кто не совершал преступлений. Например, у кого-то обнаруживалось несколько удостоверений личности или иностранец регистрировался под разными персональными номерами.

– Спасибо за лекцию, – рассмеялся Хуртиг. – Так что вы нашли?

– Сначала ничего, но когда я обратилась в ведомство по делам иностранцев и мигрантов, я кое-что обнаружила.

– Так чьи это отпечатки?

– Они принадлежат некой Айман Черниковой. Политическая беженка из бывшего Советского Союза, проживает на Фолькунгагатан.

Книжный переплетчик XIX века чувствовал бы себя в ее рабочем кабинете как дома.

Более чем столетний книжный пресс с давлением триста килограммов, деревянная машина для сшивания блоков, которую непосвященные часто принимали за настольный ткацкий станок, стопка листов переплетного картона, разнообразные переплетные косточки и резаки, ножницы, карандаши, металлические линейки и бесчисленные лоскуты козьей и телячьей кожи. Помещение было маленьким, но Айман его хватало.

Над верстаком тянулись две полки с книгами, находящимися в работе, всякими – от старинных изданий до покет-буков. А еще – ее личные записные книжки, шестьдесят пять штук, проект, которому суждено длиться, может быть, пока она жива.

Айман зажгла свет над верстаком и села.

На столе лежал набор образцов бумаги. Несколько дней назад Айман обнаружила в Гамла-стане магазинчик, который распродавал обои и переплетный картон шестидесятых-семидесятых годов.

Еще на столе лежал большой альбом с казахстанскими фотографиями.

Айман открыла его, посмотрела на первую фотографию. Тощий маленький мальчик, без рубашонки, в коротких синих штанах. Позади – высохшее Аральское море в солнечный летний день.

Слезы. Резь в поврежденном глазу, почти ослепшем от влаги.

Дима тогда собирал металлолом на высохшем морском дне, которое после пятидесяти лет искусственного осушения превратилось в соляную пустыню, полную севших на мель судов и ракетных обломков.

Радиоактивный мусор с космодрома, лежавшего к востоку от моря.

«Мой маленький мальчик», – написала по-русски мама серебристой ручкой на синем небе фотографии.

Мой маленький мальчик.

Высохший клей на пластмассовых уголках, державших фотографию, совсем раскрошился. Айман лишь слегка приподняла фотографию, и уголок отклеился. Каждый раз какая-нибудь фотография отклеивалась, и в гостиной у Айман было уже пятнадцать альбомов с плохо приклеенными уголками. Альбомы нуждались в реставрации, и может быть, она пустит в ход новую бумагу.

На другой фотографии Айман увидела себя и Диму. Они стояли у ларька на тегеранском рынке и продавали ее казахские скатерти и прихватки.

На них был семейный клановый узор – красное, черное и зеленое.

С тех пор как Дима умер, у Айман совсем не осталось родни.

В прихожей зажужжал мобильный телефон; Айман с неохотой оставила фотоальбом и вышла, чтобы ответить. Какой-то Йенс Хуртиг из полиции Стокгольма хотел, чтобы она явилась в полицейское управление ответить на несколько вопросов. Сказал, что пришлет за ней машину.

Симон лежал на кровати. Нет, не лежал – он был словно намертво прикручен к ней. Тяжелым металлическим болтом, прямо сквозь грудную клетку. Невероятные усилия потребовались, чтобы потянуться за кассетой, лежавшей на ночном столике.

Симон умер в тот миг, как она была готова.

Вскоре ему надо будет прослушать ее. Послушать Голода, а потом положить конец всему.

Пролетело несколько часов; наконец зазвонил телефон.

Звонил Эйстейн; он сообщил, что к вечеру все будет готово, и у Симона в животе тут же запорхали бабочки. Скоро нахлынет эйфория, он почувствует себя непобедимым, проблюется и вываляется в грязи.

Но ему будет хорошо.