Евгений Греков - «Хитрая» контора

Девочки не испытывали ни грамма растерянности и повели себя крайне развязано. Высокая и худая, в полосатых ярких чулках – это была Наташка Костромская – принялась дерзить прямо с порога, причем самым бесцеремонным образом:

– Ой, Нинка! – она прыснула в кулачок. – Я думала здесь мерин будет сидеть, а тут такая девочка… Ух! – тонконогая подмигнула следовательше накрашенным глазом. Однако видя, что та не отреагировала на ее выпад, продолжила с пущей наглостью: – Раскинем базарчик, да лейтенантша? Кабинетик у тебя маленький, но ничего; костюмчик зелененький на тебе нормально сидит, под цвет глаз…

– Девушка, хватит ломаться! Вы не артистка варьете! – попыталась охладить ее пыл Обручева.

– Ой, Нинка, я балдею! – длинноногая повернулась к подруге. – Она про варьете вспомнила!.. – и вновь в сторону Обручевой: – Это почему же не артистка? Мы что, хуже тебя? Как раз в варьете мы и готовились, да твои менты обломали.

– С таким поведением вам только в тюрьму готовиться, девушки! – по-прежнему оставаясь спокойной, проговорила Елена.

– Да брось ты пугать, лейтенантша! – отмахнулась Костромская в то время, как ее пышногрудая подруга продолжала молчаливо рассматривать потолок. – Ты ведь молодая, должна понимать в современной жизни. Вот старшина, – девица обернулась в сторону притулившегося к стене милиционера, лет пятидесяти, сопровождавшего их, – он хоть и старенький уже малость, но сойдет… Если бы ты сходила куда прогуляться, мы бы с Нинкой его в раз совратили. И он бы помолодел, и нам в кайф.

Девицы одновременно захохотали, а старшина, багровея, досадливо крякнул. Он не знал, как повести себя в присутствии незнакомой молодой следовательши.

Непрекращающееся нахальство девиц в конце концов возмутило Елену Владимировну.

– Ну вот что! – она было потянулась к телефонной трубке, однако вспомнила для чего здесь стоит старшина и закончила: – Хотела я по-хорошему, но да черт с вами, начинайте с распределителя!

– Да ладно тебе, Наташка! Чего придуриваться-то щас, – наконец подала голос вторая девица, пытаясь образумить подругу. – Мы больше не будем! – по-детски заверила она Обручеву и для достоверности хлюпнула носом. – Что мы, преступницы какие?! За что нас сюда привезли?

– Хватит тебе слюнявиться, крыса несчастная! – возмутилась длинноногая. – Нашла место, где слезы в жилетку пускать! – она резко дернула Нинку за руку.

Но Елена медлила с окончательным решением, и возможно это повлияло-таки на Костромскую – она заговорила вполне серьезно.

– А чо, действительно! Мы чо, обокрали кого? Парней и то не повезли в этот клетушник – обидно все-таки! Вы что-то выискиваете, а у вас не выходит. Вот вы со зла нас и поволокли! Или, может, я не имею права распоряжаться собственными ляжками, как мне этого хочется?! Но я у интуриста не стою, за валюту трусы не снимаю, хоть Ельцин давно разрешил торговать всем и везде! – Наташка победно поглядела на следовательшу.

– Девушки, к чему эта пустая демагогия?! Лично ты, Наташа, какие претензии предъявляешь ко мне? Твое заявление, что ты не стоишь у интуриста, выглядит так, будто это я там стою, а теперь еще смею задавать какие-то вопросы! У всех есть свои обиды… А проблемы нашего общества ты знаешь не хуже меня! Я же, в данный момент, исполняю свою работу, за которую мне платят деньги. Что касается ваших личных затруднений – а я их не знаю, – то в любом случае они не решаются в этом кабинете. Правила же приличия и нормы морали существуют в любом государстве и поддерживаются между людьми.

Замолчав, Обручева подумала, что эти слова, конечно, набили оскомину, но иначе не скажешь.

– Красиво, лейтенантша, ты говоришь, только это давно использованная жвачка. Я многие сказки изучила еще в школе. Помню, в седьмом классе училась… Банальная история называется… Мамаша напьется – ей не до меня, да и у трезвой полтинник не выпросишь! Короче, преподавал у нас в школе гражданскую оборону один молодой дяденька. Девчонки с девятых-десятых классов все от него без ума ходили… У нас в школьном подвале тир был, и он там стрельбу преподавал, а мне ужасно хотелось научиться стрелять, однако разрешалось это лишь с девятого класса. Но я хоть и тощая была, зато самая длинная в своем седьмом бэ, и стала я регулярно отираться около того тира. Заметил меня Григорий Александрович Печорин (так его девки наши между собой называли), а настоящая-то фамилия у него была Северин, Олег Иванович, ну и спросил, что я здесь делаю. Я сказала, что хочу научиться стрелять, а он поинтересовался, из какого я класса. Нельзя, говорит, директор узнает – мигом взбучку устроит. Стала я его уговаривать, ну и, короче, он согласился заниматься со мной вечерами, чтоб никто не знал. Внимательным он дядечкой оказался: кроме занятий, каждый вечер давай угощать меня то пирожными, то мороженым, а потом зонтик красивый подарил ни с того ни с сего. В тот вечер мы с ним не стреляли, и я сразу почуяла, что что-то произойдет. Сидели мы рядышком, он мне неожиданно руку на коленку положил, я и затихла, как мышь в норе. Вот тогда Печорин и начал действовать потихоньку. Платье на мне школьное было – так, фантазия одна, поэтому я поняла, что к чему, уже когда он под плавочками вовсю рукой гладил. Мне и стыдно, и плакать хочется, а язык словно к зубам прирос – ведь он столько обо мне беспокоился … Короче, так и попробовала, а дальше уж пошло-поехало как по маслу.