Григорий Лерин - Кто-то торопится умереть

Директор хорошо подготовился, не возражал по поводу предоплаты и не ожидал от меня никаких сверхъестественных услуг. Даже хватать злоумышленника от меня не требовалось, потому что меру пресечения Николай Кузьмич еще не придумал. Только застать с поличным на месте преступления и проследить до места жительства.

Все казалось более ли менее ясным за исключением незначительных мелочей. Директор достаточно доходчиво определил, чем Любаха отличается от реальных пиплов, но осталось непонятным, кто такой Резо, и кто к нему наведывается. Также осталось непонятным, зачем на встречу явился Завуч (явился, между прочим, без сменной обуви), который так и простоял у стены, уставившись в одну точку, не шелохнулся и не произнес ни звука.

Вечером я без труда нашел по адресу нужный двор, сверился с планом и уселся на укрытую пышным кустом сирени скамейку. Минут через двадцать на красной «Альфе» прибыл Николай Кузьмич, и с этого момента все пошло наперекосяк. Обозначенное красным крестиком место, отведенное для директорской машины, прямо перед носом Кузьмича занял какой-то наглый микроавтобус, планом не предусмотренный. Кузьмичу пришлось припарковаться метрах в двадцати впереди. Мой пост наблюдения тоже потерял свои преимущества – «Газель» полностью перекрыла сектор обзора. Предназначенная для злоумышленника беседка находилась в более выгодном положении, чем я и воспользовался. Непринужденной походкой пересек двор, согнувшись, проник в беседку и вынул из кармана газету. Директор выбрался из салона, окинул «Газель» суровым взглядом и широкими шагами направился в подъезд.

Метрах в десяти от беседки на скамейке степенно переговаривались три бабульки. В плане двора Кузьмич не обозначил дворовых бабушек совершенно напрасно. Я бы удостоил их специальным значком: синий квадрат, как символ наблюдения, а в нем черная буква «Б». В смысле, бдительность в квадрате. «Альфа-Ромео» не произвела на них особого впечатления, ограничились лишь констатацией факта: «Что-то поздно сегодня к Любке с третьего этажа хахаль приехал». А вот моей скромной и далеко не столь колоритной персоной сразу заинтересовались. И пяти минут не прошло после моего появления в беседке, как до меня донеслось:

– Ишь, за газетой спрятался! Сейчас посидит-посидит, а потом весь дом подзорвет!

Еще через минуту со стороны скамейки громко прозвучало слово «террорист». Дворовые «смотрящие» или страдали прогрессирующей глухотой, или специально давили на психику.

Я опустил газету. По прищуренным глазам и поджатым губам сразу определил витающую над скамейкой национальную идею. Позвонить и сообщить.

Штирлиц был на грани провала…

Но я выкрутился так же ловко, как Штирлиц. Добежав до ларька, приткнувшегося у торца дома, я купил бутылку пива. К удивлению бабушек, гордо понадеявшихся, что навсегда изгнали террориста со двора, вернулся в беседку, открыл бутылку ключом и сделал большой, демонстративный глоток прямо из горлышка. Пиво мне не понравилось, но цель была достигнута – я сразу стал своим. Пусть достойным осуждения, как и все вокруг, но своим. А о своих не звонят и не сообщают.

– Да ладно тебе, пусть сидит! Может, отдыхает человек! Вон, смотри, Любкин хахаль вышел. Что-то быстро сегодня.

Кузьмич пофырчал мотором, покопался под капотом, очень достоверно пнул по переднему колесу и двинулся вдоль дома в сторону перекрестка.

Я снова развернул газету.

Стало смеркаться, и бабушки потянулись по домам. Потом уехала «Газель». Я выбрался из беседки и направился к потайной скамейке в кустах сирени.

На скамейке двое подростков претворяли в жизнь все, что успели узнать о поцелуях за свои неполные пятнадцать-шестнадцать лет. Я бесцеремонно кашлянул. Безрезультатно. Еще одно серьезное упущение в плане Кузьмича. Скамейка располагалась в идеальном для поцелуев месте и, скорее всего, ее забронировали до самого утра.

Я с досадой посоветовал мальчишке не напирать слишком сильно, чтобы не сломать подружке шею. Они прервались, и девчонка, в свою очередь, посоветовала, куда мне пойти. Точнее, а куда бы мне не пойти. В затуманенном взгляде пацана я уловил мольбу о мужской солидарности, понимающе подмигнул и вернулся в беседку.

Белые ночи шли на убыль, фонари во дворе не горели, но свет, падавший из окон, тускло освещал асфальтовую дорожку, проложенную вдоль подъездов, и приткнувшиеся на газонах автомобили. «Альфа-Ромео» выделялась ярким алым пятном и привлекала внимание редких прохожих, но совсем ненадолго.