Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

— А вы считаете себя великим?

— А зачем мне считать себя другим? Разве от этого будет какой-нибудь прок?

Дмитрий Дмитриевич улыбался: Ефимов выглядел великолепно.

— Скажите пожалуйста, а как вы пишете свои… м-м-м… книги? — спросил парень с серьгой.

— То есть, что вы имеете в виду? — не понял Ефимов. — Беру и пишу.

— Я имею в виду вот что… Андрей Вознесенский, например, утверждает, что слышит голос свыше, который диктует ему стихи. Вы тоже слышите голоса?

— А-а-а, вы про это. Вы хотите спросить, страдаю ли я слуховыми галлюцинациями? Нет, не страдаю. У меня все по-другому: герои скачут по листу бумаги, как блохи — только успевай лови. Ну, а Вознесенский… Пусть приходит, я ему подиктую.

— Почему вы с таким пренебрежением отзываетесь о знаменитом поэте? Вы вообще не любите своих коллег? Собратьев по перу?

— У писателя нет коллег. Есть одни лишь соперники. Вы бы стали называть любовников своей жены коллегами? Вряд ли, правда? Потому что хотите посвятить этой женщине какую-то часть своей жизни и надеетесь на взаимность. Так вот: посвятить свою жизнь литературе — это гораздо достойнее и благороднее, чем посвятить ее женщине. Вы не находите?

— Спасибо, — снова прервал его хозяин кабинета. — Александр Евгеньевич, вот вы сказали, что считаете себя великим. А насколько велика ваша роль в литературе, как вы думаете? Ведь пока не вышла ни одна ваша книга?

— Вы знаете, — не растерялся Ефимов. — Значение чего-то — или кого-то — определяется не тем, что он может, а тем, что без него невозможно. Вы понимаете мою мысль?

— Да, конечно, — подтвердил Дмитрий Дмитриевич. — И что же, на ваш взгляд, без вас невозможно?

— Не знаю… Со временем это будет лучше видно…

— Хорошо. Спасибо вам большое за интересную беседу. Я жду вас на следующей неделе, во вторник. Вас это устроит?

— Вполне, — сказал Ефимов, поднимаясь с кресла. Он обвел взглядом всех присутствующих, церемонно поклонился и направился к выходу.

— Александр Евгеньевич, — остановил его Воробьев. — Возьмите, пожалуйста. Это вам, — и протянул ему полиэтиленовый пакет, в котором лежало что-то продолговатое, с прямыми углами.

— Благодарю вас, — сказал Ефимов, взял пакет и ушел.

Все молчали, ожидая, когда Дмитрий Дмитриевич что-нибудь скажет. Он развел руками и, словно оправдываясь, произнес:

— Я иногда дарю ему блок сигарет. Самых дешевых. Он очень много курит.

И, помолчав, добавил:

— Вы знаете, как ни странно, я — его поклонник.

В кабинете воцарилась тишина. Парень с серьгой осмелился нарушить ее первым:

— Вы читали его книги? Вы же сами сказали, что ни одна еще не напечатана?

— Ну да, — согласился Дмитрий Дмитриевич. — Я читал рукописи — врач должен знать все о своем пациенте. Честно говоря, его детективные романы мне не понравились. А стихи — хорошие. Очень хорошие… Парадокс, но сам он думает совершенно обратное. Наверное, это тоже — проявление болезни…

Аркадий Львович Борзовский мерил свой огромный кабинет маленькими быстрыми шажками. Майор Прокопенко стоял в центре и поворачивался всем телом вслед за патроном.

— Почему?! — бушевал Борзовский. — Что это такое? Как это попало в газеты? Кто такой Ремизов? Неужели вы не можете заткнуть ему глотку?

— Этого ни в коем случае нельзя делать, — возражал Прокопенко. — Во-первых, это равносильно признанию собственной вины, а во-вторых — неизвестно, что у него припрятано на экстренный случай: журналисты, как правило, всегда стараются подстраховаться. Убрать его — дело нехитрое, но нет никакой гарантии, что завтра в газетах не появится что-нибудь еще хуже, чем сегодня.

— Да куда уж хуже! — со злобой цедил Борзовский, массируя лысину.

— Аркадий Львович, — говорил Прокопенко. — Но вы-то никак в этом скандале не замешаны. Вы здесь вообще не при чем.

— Не при чем, — передразнил его Борзовский. — Где Кольцов?

Прокопенко развел руками:

— Не знаю. Мы не можем его найти. Видимо, Кольцова кто-то предупредил, потому что ФСБ тоже не успела его арестовать. Он куда-то скрылся, никто не знает, куда. Он мне звонил сегодня ночью. Говорил, что в сейфе, в его рабочем кабинете, хранится видеокассета с записью любовных утех Генерального прокурора.

— Ну и что? — Борзовский пожал плечами.

— Он надеется, что эта кассета поможет избежать возбуждения уголовного дела, — пояснил Прокопенко.

— Боже мой! — воскликнул Борзовский. — Ну что за дурак! Подумаешь, кассета! Что там, на этой кассете? Вы видели?