Татьяна Устинова - И весь мир в придачу [litres]

Профессор поднялся из кресла и немного походил по террасе. Молодежь смотрела на него, ожидая продолжения, но его не последовало.

– А вы не верите, что чудеса… бывают? – решившись, тихонько спросила Маруся. – Их что, совсем не может быть?.. Никаких-никаких?..

Гриша полыхнул на нее взором, но старик – странное дело! – не рассердился.

– Чудеса, – повторил он задумчиво. – Куда же без чудес… Я, милая девочка, лешего своими глазами видел! Что вы улыбаетесь! В Тверской губернии, в самых лосиных да кабаньих местах. Пошаливает он там, леший-то. Я верю в веру. Вера горы двигает и города берет. Коли человек верит, что болезнь пройдет, так она и пройдет. Верит, что в счастии можно жизнь прожить, так и живет в счастье! Только ни при чем тут третий глаз и чакры, ни при чем решительно!

Ни при чем, подумала Маруся, а убили Юрия Федоровича!.. И еще какая-то история темная с Маргаритой, на которой покойный был женат, и академик Воскресенский тоже на нее претендовал! Кажется, Агриппина сказала, что Юрий Федорович пытался «все у нее отнять», или она не так сказала?.. И что именно уфолог Басалаев у нее отнимал?.. И отнял ли?..

В вечерней полупустой электричке – они очень долго пили чай, потом вместе с хозяевами и собакой Грольшем сходили прогуляться на озеро, старик сказал, что «за ради моциона», а потом еще ели холодную простоквашу с печеньем «Юбилейным» – Марусю моментально потянуло в сон.

…День какой чудесный!.. Столько в нем было воздуха, запахов, звуков, такие хорошие, особенные в нем были люди. Маруся думала с блаженством: чудесно, что Гриша весь день был рядом, и с ним теперь можно сколько угодно вспоминать, уточнять всякие мелочи, снова и снова возвращаться мысленно на участок на улице Большая Коммунистическая, где она провела самый лучший день в жизни!.. Ну, может, один из лучших.

…Что-то такое было в этом летнем душе, какая-то неловкость, но как раз об этом Марусе не хотелось ни вспоминать, ни думать.

– Гри-иш, – протянула она, сладко зевая и думая о том, как прекрасно жить на даче, – что, академик Воскресенский на самом деле убил Басалаева из ревности?

– Нам нужно в планетарий, – сухо сказал Гриша.

Он вообще был странный, угловатый и холодный, как сухой лед, но об этом Марусе тоже не хотелось думать. Как-нибудь потом.

– Зачем?

– Нужно, – повторил Гриша и слегка подвинулся, чтобы даже локтем не касаться Марусиного бока. – Я завтра схожу.

– Я с тобой, – моментально вызвалась она.

Гриша взглянул на нее как будто с усилием, хотел что-то сказать и не сказал. Что с ним такое?..

На работе пришлось отпрашиваться, и вышло не очень удобно. Отпускать Марусю не собирались, хотя она отпрашивалась очень редко, пару раз в год, но и эти два раза считались непростительной распущенностью.

– Если вам невмоготу работать на кафедре, – желчно сказала Марья Константиновна, – займитесь частными уроками. Там вы вольны будете назначать и отменять занятия на ваше усмотрение. А здесь государственное учреждение, милая!..

«Милая», не поднимая глаз, тихо и твердо повторила, что ей «очень надо», и Марья ее отпустила. В следующий раз ни за что не пустит!..

С Гришей они договорились встретиться возле планетария, и всю дорогу Маруся придумывала разную небывальщину: вот она вдруг становится самым лучшим преподавателем французского, и министр образования вручает ей медаль и премию в миллион рублей. Или нет, нет. Она увольняется с кафедры, поступает в самое престижное юридическое учреждение – неважно какое, – делает там карьеру, а потом ее приглашают в институт с лекцией о том, как сделать карьеру. И в зале они все, не только Марья Константиновна, но и Антон, дамы с ее кафедры и с других, а она, нарядная, веселая, далекая от них, как Полярная звезда, свободная, как яхта в изумрудных волнах южных морей, и все смотрят на нее открыв рты, а возле институтских дверей ее поджидает лимузин с шофером. Или еще так: она увольняется с кафедры и становится пресс-секретарем президента, и ее день и ночь показывают по телевизору, и во всей официальной хронике она всегда маячит за плечом у «первого лица», и у нее собственный кабинет в Кремле, и даже папа поражен такими ее жизненными достижениями и больше не называет ее кулемой.

Маруся и дальше придумывала бы, но троллейбус остановился, и она выскочила на улицу. Было так жарко, что воздух над асфальтом змеился и распадался на узкие струйки. Маруся почувствовала, как моментально взмокло между лопатками. Это уж совсем некстати – старенький сарафанчик наливался темным цветом там, где соприкасался с влажной кожей, и это было очень некрасиво, стыдно.