Елена Арсеньева - Коварные алмазы Екатерины Великой

– Кто такой Илларионов?

Тотчас Якушкину схватили за плечи и посадили, но она снова начала заваливаться на бок, и тогда ее подперли подушками с боков. А голова у нее падала, и петля снова сошлась туго, но не больно, хотя Якушкина понимала, что ее в любую секунду могут снова начать душить, и старалась держать голову прямо. А еще старалась говорить как можно убедительнее, чтобы ей поверили и оставили в покое.

– Илларионов – это человек, который ехал в том же купе. Покойник, двое пенсионеров и он. Он появился неожиданно, его на свободное место подсадили. Начальник поезда в спешке его фамилию не записал, а я сама слышала утром, когда мы к Москве подъезжали, как он по мобильнику своему звонил. Сказал: «Людмилу Дементьеву позовите, пожалуйста, это Илларионов звонит». И потом сразу: «Привет, я не дома, я уже в Москве!»

Тишина.

– А откуда я знаю, что ты не врешь? – свистящим шепотом спросила женщина.

– Не вру, – простонала Якушкина, – сил нет врать… Жить охота!

– Давай без истерик! – раздраженно прикрикнули на нее. – Как он выглядел, помнишь?

– Вроде помню. Не сказать, чтобы высокий, лет сорока или чуть побольше, волосы темные, плотный такой, румяный…

– Особые приметы какие-нибудь помнишь? Нос какой, рот, форма ушей?

– Господи боже, да на что мне его уши? – взвыла Якушкина. – И нос не помню, вот вам святой истинный крест! Симпатичный мужик, а какой у него нос да рот… Одеколон хороший, одет прилично. Курточка дубленочная. – Она напряглась, силясь вспомнить еще что-нибудь, но нет, память сделала все, что могла, и отказывалась работать дальше.

– Ты фамилию этого Илларионова называла полиции? Нет? А почему?

– Да я забыла! – всхлипнула Якушкина. – Напрочь забыла эту его фамилию! Да если бы и помнила, все равно не сказала бы. Скажешь, а потом этот Илларионов узнает и вернется меня убивать за то, что я его заложила. Я просто говорила, что знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Они и отвязались. Небось в полиции меня просто так спросили, не то что…

Она испуганно осеклась.

– Не то что мы? Не били, не мучили? Да, мы ведь живем в правовом государстве. Но только в нашем государстве нет программы защиты свидетелей, ты это учти, Якушкина. Не знаю, как насчет Илларионова, но если мы узнаем, что ты нам голову морочила, или если ты кому-то ляпнешь о том, что мы у тебя спрашивали…

Якушкина не знала, что такое программа защиты свидетелей, но особого ума не требовалось, чтобы понять: начнешь болтать – тут тебе и конец. А еще она поняла, что мучители, похоже, сейчас уйдут и оставят ее в покое. Уйдут! От счастья она забыла о боли и страхе, которого натерпелась по их милости, она им руки готова была целовать, она…

Она безудержно зарыдала, что-то невнятно твердя и причитая, сама себя не слыша из-за шума в ушах, и не помнила, сколько времени плакала, как вдруг ощутила странную тишину.

Умолкла, прислушалась. И только теперь догадалась: они ушли.

Ушли!

Они и в самом деле ушли, причем очень стремительно, и в то время, когда Якушкина это осознала, они были уже далеко. Торопливо шли по пустынной завьюженной Ковалихе (на самом-то деле им нужно было в другую сторону, но они на всякий случай путали следы, сбивали с толку возможную, вернее, воображаемую слежку), и между ними происходил такой диалог:

– Как думаешь, она в полицию заявит?

– Нет, побоится. Надеюсь, что побоится.

– А если?..

– Что если? На нас еще выйти надо, еще доказать, что мы – это мы! Меня другое волнует: правду ли она сказала насчет этого Илларионова?

– А. В. Ил. Значит, не Илюшин, не Ильин какой-нибудь, а Илларионов. Фамилия известна, инициалы известны!

– И примерный портрет. Завтра же в адресный стол, да?

– Конечно. Вряд ли у нас в городе так много Илларионовых А. В.

– Слушай, а вдруг он москвич? Москву обшарить – никакой жизни не хватит.

– Ты что, не помнишь, он какой-то там Людмиле сказал: «Я не дома, я уже в Москве»? Значит, его дом не в Москве. А где еще, как не здесь, в Нижнем? Кстати, эту барышню тоже надо будет по справке поискать. Людмила Дементьева – жаль, не знаем ни отчества, ни возраст. Ладно, как-нибудь.

– А зачем она тебе?

– Мало ли зачем! Вдруг там какая-нибудь неземная любовь? Вдруг нам придется на Илларионова как-то давить? Никогда не знаешь, что может пригодиться, поэтому ничем нельзя пренебрегать.

– Слушай, а если все впустую? Если это вовсе не у Илларионова? А мы будем зря…

– Зря? Может, и зря. А что, есть другие варианты, другие предложения? Ты что, не понимаешь: нам ничего сейчас не остается, только надеяться. Иначе мы с ума сойдем. Или ты хочешь все бросить и сидеть и вздыхать о несбывшемся? Тогда извини, я все сделаю сама. А ты можешь свалить. Чао, бамбино!