Анна Зимова - Институт благородных убийц

— Может, ты бы хотел выпить чаю… — сказала она. Зинаида Андреевна часто начинает просьбу с предположения. Данную фразу следовало понимать не в том смысле, что она жаждет напоить меня чаем, а так, что она хочет выпить его сама. Почему бы сразу не попросить — все равно ведь отказа не будет, — было выше моего понимания.

— Сейчас поставлю воду.

Не успел я наполнить жестяной чайник (бог знает по какой причине она наотрез отказывалась пить воду, подогретую в электрическом), как из комнаты раздалось:

— Сева!

— Что, Зинаида Андреевна?

— Подойди, пожалуйста.

— Я вас хорошо слышу. Говорите.

— Нет, подойди, не хочу кричать.

Я припечатал чайник к плите более энергично, чем требовалось для того, чтобы утвердить его на конфорке, и прошел в комнату.

— У меня, — интимно, почти шепотом, произнесла Зинаида Андреевна, — в шкафчике, в правой створке, лежат карамельки. «Медовые».

Сказала так, как будто у нее там сокровища несметные припрятаны.

— Принести?

— Если можно.

«Конечно, можно, Зинаида Андреевна, старая ты карга. Ни в чем тебе не будет отказу, и ты это прекрасно знаешь, но выкобениваешься тут со своими карамельками. Попросить меня, пока я был на кухне, ты, конечно же, не могла. Тебе до зарезу надо было, чтобы я вприпрыжку бежал к тебе и почтительно стоял во фрунт перед твоей старой задницей». Вслух же я сказал:

— Конечно, можно.

— Обожди, — окликнула она меня задумчиво, когда я стал удаляться.

— Да?

— И вот что еще, — она поманила меня пальцем и дождалась, пока я не склонился над ней, — гулять так гулять. Доставай и прянички. Угощу тебя.

«Неслыханная щедрость, Зинаида Андреевна. Особенно если учесть, что прянички эти — мои, в том смысле, что куплены мною. Угостит она меня, смотрите-ка».

Я достал и карамельки и прянички, вытряхнул и те и другие на блюдце и, лишь когда собрался разливать чай, обнаружил, что забыл включить под чайником газ.

Чертыхнувшись, я чиркнул спичкой и принялся ждать, когда закипит вода. Я сам уже закипал. Щека стала немного подергиваться, со стороны это наверняка не было заметно, но я уже чувствовал. «Успокойся, наплюй, не обращай внимания, — приказал я себе, — или опять придется есть таблетки».

Голубой кафель над плитой весь усеян мелкими, даже на вид твердыми каплями жира и исчиркан подтеками. Как она исхитряется изгваздать кухню буквально за считаные часы? Не прошло и трех дней с тех пор, как мать намыла тут все и вся, и вот пожалуйста — пятна повсюду. Ведь старуха, кроме чая, кажется, ничего себе не готовит. Что она делает тут такого, что даже на стенах появляется грязь? Я заглянул в холодильник, тихо исследовал его внутренности и извлек оттуда осклизлый уже кусок колбасы и еще какую-то мерзость, завернутую в кусок туалетной бумаги (заплесневелый бутерброд с сыром). Стараясь не греметь, поднял крышку ведра и выбросил все это. Нам нечего было противопоставить желанию Зинаиды Андреевны ни в коем случае ничего не выкидывать. Борьба, которую мы вели с ее испорченными продуктами, была подпольной.

— Сева?

— Сейчас-сейчас, не закипел еще.

— Как не закипел?

— Ну вот так. Газ я не зажег.

— А, ну я подожду, ничего (театральный вздох, который слышно и на кухне).

Наконец, когда я, нагруженный чашками, карамельками и пряничками, явился пред очи Зинаиды Андреевны, меня ждал сюрприз — она пожелала пить чай на кухне. Угроза подхватить простуду не испугала ее, и мы начали переход на кухню. Я вернул туда прянички и карамельки, чашки, чайник, а потом помог дойти и самой Зинаиде Андреевне. Из кухни она сгоняла меня в комнату всего-то один раз — чтобы я поменял ей тапочки, эти-де слишком скользкие. Когда я вернулся, она стояла у плиты и рассматривала что-то, что держала в руке. Казалось, из глаз ее вот-вот прольются слезы.

— Сева!

— Что вы вскочили, Зинаида Андреевна?

— Сева! Разве я сделала тебе что-то плохое? Обидела тебя? Ты скажи.

В руке она держала тот самый бутерброд, дрянь в салфеточке, который я пять минут назад выбросил. Я поразился тому, как быстро она догадалась, что я затеваю какую-то подлость на кухне. Прямо звериное чутье. Нужно же было ей полезть в ведро именно сейчас.

— О боже, Зинаида Андреевна! Это испортилось. Испортилось, вы понимаете? Давно и бесповоротно.

— Я положила в холодильник хлебушек с сыром, чтобы доесть потом. Не успела отвернуться — а он уже в ведре.

— Он был несвежий.

— Нормальный он был, Сева! Нормальный!

— На нем была плесень. — Я понимал, что она жаждет битвы, но не хотел доставить ей такого удовольствия, поэтому старался говорить спокойно.