Анна Зимова - Институт благородных убийц

Дневник меня приучил вести мой психиатр, в паре с которым мама боролась с последствиями моей прививки. Вовсе не мой литературный талант интересовал доктора. Расчет у него был другой — он планировал, просматривая мои признания, изучать изменения, происходящие с моим мозгом. Сравнивая записи меня восьмилетнего и меня девятилетнего, он думал выяснить, насколько гармонично формируется мое мышление, не произошли ли ухудшения в памяти, не заторможена ли какая-то часть сознания, нет ли еще каких патологий в развитии. Каждый вечер перед сном, снабженный мамой таблеткой и стаканом молока, я садился писать.

Сначала я повествовал в основном о вещах, имевших мало отношения к моей личности (которая и была предметом изучения), все больше налегая на рассказы о том, каких врачей я посетил и что видел на улице. Но уже через полгода работы к записям «сходили к остеопату, на ужин была курица» стали добавляться «показал язык физруку, когда он сказал мне, что я сачок, а я и не знаю, что такое сачок» и «почему-то покраснел, когда Петрова увидела, как я массирую колено» . Индивидуальность моя мало-помалу проступала за бытовыми рутинными делами, и все чаще, на радость психиатру, я писал в дневник не о том, что я делаю, а о том, что я чувствую. Постепенно я избавился от чувства неловкости оттого, что обнажаю душу перед доктором, подобно тому, как перестаешь стыдиться перед ним своей телесной наготы. Я стал излагать свои мысли довольно связно и совершенно не стеснялся демонстрировать ему записи. Ведение дневника, помимо какой-никакой дисциплины, выработало во мне привычку записывать на бумагу все подряд. Я стал лучше справляться с сочинениями. В школе я про этот дневник никому не рассказывал, потому что, по моему разумению, он наравне с таблетками и массажами подчеркивал то, что я отличаюсь не в лучшую сторону от своих одноклассников. Психиатр больше не читает мои мемуары, но привычка вести дневник осталась. Только теперь я пишу на планшете. Не каждый, конечно, день, но довольно часто. Мне нравится, что моя биография, распиханная по файлам, всегда к моим услугам.

Сегодня я написал перед тем, как завалился спать:

Подсчитали с матерью сумму, которую потратили на Зинаиду за год. Квартплата, лекарства, кое-какая одежда. Продукты. Минимальный ремонт.

Хоть и солидная для нас цифра, но не катастрофическая. При таких темпах мы останемся в минусе лишь через семь лет. Но семь лет для нас — недосягаемая величина. Для меня, по крайней мере, точно. Я сойду с ума раньше. Чувства сейчас: только безысходность и страх. Еще усталость. Дергалась вчера щека, надо бы поесть таблетки.

Утро в день аптеки всегда другое, чем в день стройки. На работу нужно к десяти, поэтому в квартире перед выходом вовсю уже кипит жизнь. Мать, если ей не нужно в этот день в ателье, кашеварит, подвязав халат одним из шнурков, что валяются в изобилии вокруг ее машинки. Волосы лохматые (она приводит их в порядок, только если выходит из дому), лицо, еще не намазанное, выглядит молодо. Она исхитряется так краситься, что с макияжем выглядит хуже, чем без. Лера с подвернутыми в пучке на три раза волосами, ассистирует ей — режет лук или взбивает яйца для омлета. В моем присутствии они не решаются готовить порознь, и потому на завтрак в день аптеки я получаю плод их совместных усилий — горячие бутерброды или какую-нибудь сложносоставную яичницу. Радио работает на полную громкость, голос диктора сливается вместе с музыкой из телевизора, что урчит в маминой комнате, в докучливую какофонию. Я прошу маму выключить или радио или телевизор, а лучше и то и другое — она в ответ всегда удивляется. Поражают меня люди, которым шум не мешает. Я одеваюсь более аккуратно, чем на стройку, но не намного — все равно сверху придется накинуть халат.

Аптека встречает режущим глаз электрическим светом и ощутимым холодом. Под халатом у меня всегда поддет лишний теплый свитер. Вместе со мной работают посменно две женщины-аптекарши, мне больше нравится Людмила (вытянутое лицо с лошадиной челюстью, жалостливые глаза, говорит в нос). Клиенты тоже к ней тянутся, когда с ней общаешься, кажется, что она тебе сочувствует. Но сегодня работает неприветливая Света, с прокуренным голосом и неистребимым запахом изо рта, который, как я понимаю, следствие плохой работы ее желудка. В помещении для персонала, тесной комнатке, где стоят грязные чашки из-под кофе, а пол усыпан скомканными бумагами, что выпадают из мусорного ведра, которое никто не хочет выносить, я лениво надеваю свой халат. Работа в аптеке — работа на зевке, работа через не хочу. Денег платят анекдотически мало. Мог ли я подумать раньше, что с боPльшим энтузиазмом буду ездить на стройку?