Мария Амор - Вкус Парижа

Я раздражённо ответил:

– Неприятности в основном не из-за тебя, а из-за того, что Люпона застрелили.

– Да, но всё равно получилось ужасно. Он такой оказался отвратительный тип! – она разомкнула оставшееся безответным объятие. – Я, конечно, не радуюсь его смерти, но мне его совсем не жалко. – Отступила на шаг: – Ты ведь не подозреваешь меня?

– Елена, это недостойный нас вопрос. Ты взрослая женщина, ты моя жена. Разумеется, я не подозреваю тебя в убийстве. Но да, если ты хочешь, чтобы я ответил откровенно – я думаю, что твой образ жизни в Париже был легкомысленным.

Её плечи поникли, словно из неё выпустили воздух. Она отвернулась и ушла в спальню. Мне бы догнать её, сказать, что люблю её, а ещё лучше – заняться с ней любовью. Но мне было не до её капризов. У меня самого настроение было хуже некуда, и я видел лишь один способ всё поправить – найти убийцу Люпона. Я заперся в кабинете с кипой газет и принялся искать в журналистских репортажах какую-нибудь зацепку для расследования. Почему я был так чёрств? Винил её? Ревновал? Осуждал? Неосознанно мстил ей за собственный страх и собственную беспомощность? А может, просто когда любимый человек беззащитен, слаб и нуждается в нашей любви и ласке, мы начинаем выделять их скупее?

Как бы то ни было, вместо того чтобы примириться с женой, я прочитал интервью с телефонной барышней, описавшей, как 27 мая в одиннадцать двадцать пять вечера женский голос из ресторана «Ля Тур д’Аржан» попросил соединить её с частным номером в Рамбуйе. После соединения барышня намеревалась отключиться соответственно правилам, но успела услышать, как звонившая, задыхаясь, воскликнула: «Марго, Ив-Рене ранен!» Это так заинтриговало телефонистку, что она замерла с трубкой в руке и невольно прослушала всю беседу. По её словам, обе абонентки были сильно потрясены. Звонившая сообщила Марго, что уже вызвали скорую помощь и жертву повезут в Отель-Дьё. Марго ужасалась, ахала, растерянно и потрясённо переспрашивала, под конец сказала, что перезвонит в госпиталь, и отсоединилась. Разговор продолжался три минуты.

Мои дедуктивные занятия прервало появление Елены. Пока я ковырялся в газетах, она успела из домашнего, родного и привычного воробышка перевоплотиться в свою светскую ипостась, которую, если честно, я не любил, а может, даже побаивался. В матросской блузе и короткой плиссированной юбке она выглядела неотличимой от прочих бабочек Парижа. Тонкие нити бровей разлетелись до висков, на губах возникло тёмно-вишнёвое сердечко. На родном лице это сердечко выглядело святотатственной профанацией, как если бы дешёвой помадой размалевали улыбку Джоконды.

– Я поеду в «Китеж», там обещали выставить мои модели.

– Ты уверена, что это сейчас самое важное?

– Может, и нет, но я стараюсь держаться за что-то, что важно мне.

– За фетровые шляпки? Это важно?

– А что, по-твоему, важно? Забиться в щель и бессмысленно трястись от страха?

– Не знаю. Семья, дом. У нас давно уже варит и убирает одна Антонина Михайловна. Ты целыми днями порхаешь по Парижу рекламным манекеном.

– Я стараюсь пробиться, начать карьеру, продвинуть свои дизайны…

Тут у меня непроизвольно дёрнулся угол рта. Она это заметила, упрямо повторила:

– Да, дизайны! Для меня мои шляпки – моё творчество! И мне необходимо найти заказчиков. Почему ты вдруг противишься этому? В Тегеране я тоже делала головные уборы и продавала их в своей лавке, и ты всегда поддерживал меня и радовался моим успехам.

– В Тегеране лавка была нашей, для нас, после нас, после семьи. Твоё сердце было дома. Я возвращался с работы, меня встречал твой весёлый голос. Я был счастлив!

– Знаешь, сейчас мне трудновато порхать по дому с весёлым голосом. Даже ради твоего счастья!

Может, она надеялась, что я остановлю её, но я уже подустал от этих споров, в которых я всё время оказывался обидчиком, поэтому с деланной бодростью ответил:

– Отлично, поезжай.

Входная дверь захлопнулась с гулким грохотом. Ничего отличного не было. Наши отношения неслись на скалы со скоростью плохой вести. Елена изменилась. Успех, мир парижской моды, светская жизнь – вот что стало главным в её жизни. Всё то, что втянуло её в скандальное убийство.

Я позвонил нашему общему с Дерюжиным приятелю Борису Ивановскому, бывшему гвардейскому офицеру. В Париже Борис стал знаменитым автогонщиком. К сожалению, Ивановский подтвердил, что даже он не смог бы добраться от набережной Турнель до Рамбуйе за полчаса. Уж если победитель всех автогонок не справился бы, то вряд ли этот рекорд поставила мадемуазель Креспен.