Александр Ярушкин - Рикошет

— Что за бумажка? — подаюсь к нему.

— Уведомление на денежный перевод.

Опять этот перевод! Как он оказался у Малецкого? Почему, увидев убитую Стукову, Малецкий решил избавиться от него? Почему передумал? Зачем хранил? Не мог же он получить деньги по чужому переводу?.. А вдруг мог?!

Понимаю, что Киршин на эти вопросы вряд ли ответит, поэтому задаю вопрос полегче:

— Как вы можете охарактеризовать погибшую?

Киршин вяло приподнимает покатые плечи, секунду молчит, потом говорит:

— Я не особенно-то общался со Стуковой. Так, на лестнице столкнемся — поздороваемся… Простите но у меня такое ощущение, что Стуковой зря не интересовались работники ОБХСС… Еще та старушка была…

— Что вы хотите этим сказать? — настораживаюсь я.

Рука Киршина описывает в воздухе неопределенный полукруг:

— Ощущения…

Поскольку любые ощущения нуждаются в проверке, уточняю:

— А конкретнее? Какие ощущения? О чем идет речь?

— Нетрудовые доходы, — не очень охотно и столь же неуверенно буркает Киршин.

На чем основываются ощущения Гаргантюа из стройуправления, выяснить не удается, и, закончив составление протокола, я с ним прощаюсь.

Снова заглядываю в ту же преподавательскую. Взлохмаченный рыжеволосый мужчина поглощен телефонным разговором:

— Так, так… Что она еще спрашивала?.. Да нет же, Элочка, я ведь тебе говорил…

— Извините, — прерываю его.

— Я же всем объявил, — зажав трубку ладонью, раздраженно бросает он. — Зачет будет в триста седьмой аудитории!

Принимая меня за одну из своих студенток-заочниц, Малецкий заблуждается. Спешу прояснить ситуацию:

— Передайте Элеоноре Борисовне привет… От следователя Приваловой. И напомните ей, что разглашать тайну следствия очень некрасиво.

Опешив, Малецкий забывает о моей просьбе и, бросив в трубку: «Перезвоню!», торопливо кладет ее ив рычаг. После этого пытается улыбнуться. Однако полные губы складываются лишь в неопределенную гримасу:

— А где же Валентина Васильевна?

Смотрю на него в упор и мило улыбаюсь:

— В декретном отпуске.

— А-а-а… — потирает подбородок Малецкий.

Выглядит он импозантно: высок, широк в плечах, белокож. Прямо викинг. Сыроват, правда, немного. Да и брюшко свешивается на ремень. Похоже, Элеонора Борисовна следит не только за собой. На ее муже свежая рубашка, отутюженный костюм; модный, со вкусом подобранный галстук. Впечатление портит испуганный взгляд…

— Значит, теперь вы ведете следствие?

Подтверждаю его догадку. Он долго и испытующе смотрит. Прямо-таки сверлит взглядом, наконец решается на вопрос:

— Вы тоже меня подозреваете?

— А вас, Роман Григорьевич, совесть терзает?

— Совесть меня не терзает! — вздрогнув, выкрикивает он. — Чистая у меня совесть! Стукову я не убивал!.. Я к ней, как к родной матери! Помогал все время! Кому только могло прийти в голову! Я всегда…

Малецкий кричит, но не так громко, чтобы можно было услышать за стенами преподавательской. Останавливаю:

— Когда вы видели Стукову в последний раз?

— Второго августа в двадцать часов тридцать минут, — выпаливает он.

— Похвальная точность.

— Что вы имеете в виду?! — негодует Малецкий. — Я запомнил время, так как смотрел на часы.

— Вот и говорю, похвальная точность, — мирно произношу я.

— Что вам от меня надо?! — не может остановиться он. — Сколько можно дергать, изводить?! Допрашивали же уже? Допрашивали!!

— Всего один раз, — уточняю я.

— Ну и что?! Все равно травма! И соседей незачем было настраивать! Знаете, что они теперь говорят?!

— Знаю, — кивнув, отвечаю я и добавляю: — Но вед дыма без огня не бывает…

Руки Малецкого взмывают кверху в артистическом жесте отчаяния:

— Какой дым?!. Какой огонь?!. Не сбивайте меня с толку!

— Успокойтесь, пожалуйста, — прошу я. — И объясните откуда у вас эти запонки?

Руки Малецкого не успевают опуститься. Он с ошарашенным видом начинает разглядывать свои запонки. Кроме непонимания, в глазах ничего нет.

Запонки я вижу впервые, но слишком уж они необычные. Горный хрусталь в ажурном переплетении золотых нитей. Старинная работа. Чуть колеблясь, произношу:

— Запонки принадлежали Стуковой.

Теперь в глазах Малецкого появляется ужас. Кровь приливает к лицу, бледный лоб покрывается испариной. Расширившимися зрачками он смотрит мимо меня.

— Объясните, Роман Григорьевич, — настаиваю я.

— Да-а, — выдыхает он. — Это подарок… Подарок Анны Иосифовны…