Ирина Лобусова - Гранатовый дом

Все дело было в том, что Кашалот никак не мог выброситься из окна кабинета Тищенко, да и пытаться сделать этого тоже не мог! Никак! Все окна в помещении, где находился уголовный розыск, были забраны густыми металлическими решетками. И окно кабинета Тищенко не было исключением, на нем были точно такие же густые решетки, как на всех остальных!

Просто Емельянов так привык к этим решеткам, что никогда не обращал на них внимания. И оттого не среагировал должным образом на эту важную деталь в рассказе Влада.

— Слышал нелепость? — фыркнул Тищенко тем временем. — Вор этот твой, Кашалот, или шулер, тебе видней, горло себе прямо здесь, в моем кабинете перерезал.

— По дороге слышал что-то подобное, — аккуратно и спокойно ответил Емельянов.

— Глупость несусветная! Набрали тупых деревенских баранов на режимный объект! Кто так обыскивает? Ведь он мог с ножом на меня наброситься!

— Мог. С ножом? — переспросил Константин. — У него был нож?

— Какой нож? Тьфу ты, в самом деле! Бритва. Острая такая. Заточенная. Он ее в подошве ботинка прятал. А эти тупицы из охраны не заметили! Так обыскивали при отправке из СИЗО, что с бритвой допустили ко мне в кабинет!

— Что теперь будет? — спокойно спросил Емельянов, не чувствуя пока в голосе Тищенко никакой агрессии к себе.

— Ну что будет: начальнику по режиму и его заместителю — взыскание, а сотрудников режима, которые так его обыскивали, уволят.

— Это правильно, — кивнул Константин, — они обязаны были его хорошо обыскать.

— Я думал, он на меня с этой бритвой набросится, — вздохнул Тищенко.

— А почему ты вызвал его на допрос? — осторожно спросил Емельянов. — У тебя появилась какая-то новая информация?

— Та какая там информация! — Тищенко только рукой махнул. — Он сам просился на допрос! Сказал, что со мной хочет говорить. Ну, у меня был свободный час, я и подумал…

— Все это очень странно, — Константин пристально смотрел Тищенко в глаза. — В наших делах Кашалот был человеком опытным. К тому же, в последние годы он переквалифицировался на карточное шулерство, был очень опытным каталой. А воровские эпизоды надо было еще доказать. Срок же за мошенничество в карты очень маленький, совсем крошечный. Ну, посидел бы в тюрьме год-два и вышел по УДО. А тут — такое… Ни за что бы не подумал, что Кашалот такое утворил. Зачем ему это?

— Вот по этому поводу я тебя и позвал. Где твоя оперативная разработка по этому Кашалоту?

— Уже два дня у тебя на столе лежит, — улыбаясь, ответил Емельянов. — Я тебе ее сразу принес, как мы их всех повязали.

— А… Ну да… посмотрю… А как ты взял Кашалота?

— С поличным. И это было нелегко. У меня была оперативная информация. А любая оперативная информация должна разрабатываться. Вот я и проводил разработку.

— И дальше будешь проводить? — каким-то странным тоном поинтересовался Тищенко.

— Обязательно, — кивнул опер, — теперь — обязательно. Я хочу понять, как это произошло, почему. К тому же, тут есть еще один важный момент.

— Какой? — прищурился Тищенко.

— Видите ли, товарищ начальник, Кашалот не употреблял наркотики, — хмыкнул опер. Каталы их не употребляют практически никогда. Для шулерства необходима ясная голова и четкость движений руки. Иначе быстро схватят, и хана ему. Если бы кто другой был, тогда со стопроцентной уверенностью сказал бы: наркотики. А здесь — нет.

— Что же, занимайся дальше. И докладывай по ситуации, — приказал Тищенко.

— Скажи, а Кашалот успел хоть что-то тебе сказать? — посмотрел пристально Емельянов.

— В том-то и дело, что ничего! Я вообще не понял, зачем он ко мне шел! Он сразу за бритвой полез. И ничего не сказал толком. Я правда не понял, — честно вздохнул Тищенко. И Емельянов ему поверил.

Старенький трамвай дребезжал по рельсам, и Емельянов с удовольствием рассматривал уличные сценки, мелькающие в немытых стеклах. Наблюдать за жизнью обыкновенных людей всегда доставляло ему небывалое удовольствие.

Только вот наблюдал он не так, как все остальные. Слишком уж необычен был его метод. Раньше Константин переживал, чувствовал себя неуютно, когда понимал, что обнажает перед самим собой такие грани своего циничного ума. Но потом привык. А в последние годы — вообще получал от этого удовольствие. И продолжал наблюдать за людьми по своему методу.

Вон молодая мамаша толкает коляску с ребенком лет двух, на переходе, через трамвайные рельсы. Все обычные люди увидели бы умилительную картинку: мать с ребенком, сплошные розовые сопли… Но только не Емельянов.