Владимир Гурвич - Три мгновения грешного лета

— Вы кажется, сегодня без машины. Если хотите, могу вас подвезти, — предложил он.

Просьбы начальства следует выполнять более неукоснительно, чем его приказы. Это правила Светлана уяснила себе давно и твердо. И потому решила принять предложение. Хотя, если бы она не опасалась выбирать, то предпочла бы общественный транспорт. Итак, все издательство полно слухами про их бурный несуществующий роман. И можно не сомневаться, что кто-нибудь, да увидит, как они отъезжают вместе. Может быть, намекнуть ему про то, какими опасными последствиями чревата эта поездка, да и все другие неформальные контакты. В конце концов, он как руководитель должен заботиться больше других о чистоте своей репутации.

Она подошла к машине, Стефанов, почти не скрывая радости, выскочил из нее и отворил перед ней дверцу. Она села рядом с местом водителя.

— Сегодня весь день я читал ваш перевод, — сообщил Стефанов, когда они отъехали от издательства. — Великолепная работа. У вас не только прекрасное знание языка, но и невероятное чувство стиля. А вы сами не пробовали писать оригинальные произведения. Мне кажется, у вас бы получилось.

Несколько секунд Светлана раздумывала, признаваться ли ей в своих литературных грехах.

— Был период, когда меня сильно потянуло на творчество, — решила она все же признаться. — Я писала каждый день по несколько часов. Но затем пришла к заключению, что все это несерьезно, что это в худшем виде дамская проза. Чувства, любовь, измены, страдания героини. В конце концов, я решила, что не стоит смешить мир. Количество написанной дряни не поддается измерению и грозит отнять пальму первенству самой высокой горы у Джамалунги. И не стоит увеличивать ее высоту.

Светлана прикусила язык. Он же может принять эти слова на свой счет. А у нее и близко не было подобных намерений. Она действительно говорила только о себе.

— Мне кажется, вы слишком сурово себя судите, — без всякого намека на обиду заметил Стефанов. — А могу я взглянуть на ваши творения? Только не говорите, что вы их уничтожили. Это не так. Они спокойно пребывают в вашем компьютере.

Светлана невольно засмеялась. Она действительно хотела привести именно этот аргумент. И как он догадался. Стефанов понял ее мысли.

— Догадаться было нетрудно. Я сам автор и хорошо представляю авторскую психологию. Ему легче поднять руку на самого себя, чем на то, что он написал. Согласитесь, что в глубине души мы не верим в собственную бездарность, и таим надежду, что однажды наше творчество все же получит признание. Даже если это случится после смерти. В литературе, в искусстве таких примеров тьма. Почему мы тоже не сможем оказаться среди этих непризнанных своевременностью гениев.

— Не буду скрывать, такие мысли в свое время меня посещали. Но мне кажется, я все же достаточно хорошо разбираюсь в литературе, чтобы трезво оценить, чего стоит мое произведение. И, кроме того, мне кажется, что я никогда не страдала авторским самоослеплением, когда каждая написанная тобою строка представляется гениальной и неповторимой. Просто что-то накатывало периодически на меня, требуя, чтобы я бы позволило этому выбраться наружу. Вот я и помогала это сделать. Не более того. То, что я писала, скорей всего было неким способом самоосвобождения. Таким своеобразным образом я решила собственные проблемы.

— А разве любое творчество не преследует те же цели. Художник подсознательно ощущает, как наполняется каким-то внутренним содержанием и испытывает сильнейшее желание выразить его в какой-то определенной форме. Так рождается любое творчество. И гениальное и бездарное. Механизм один. Результаты разные.

— Вы правы и не правы, — задумчиво произнесла Светлана. — Вы правы в том, что творчество является освобождением, но вопрос в том, от чего мы желаем освободиться. Если только от внутреннего напряжения, то этого явно недостаточно, чтобы получилось бы что-то значительное. В этом случае мы начинаем барахтаться в собственных мелких чувствах, и в результате получается нечто убогое и скучное. Вот если человек делает попытку освободиться от самого себя и перейти на другой уровень осознания бытия, то лишь тогда возникает шанс, что может появиться настоящее творение. Чем дальше мы удаляемся от себя, тем более великое произведение может быть создано. Мы — это лишь точка, из которой начинается бесконечный путь.

— Вот вы какая! — воскликнул Стефанов. — После ваших слов мое желание прочитать ваши произведения лишь многократно усилилось.