Наталья Александрова - Золотая булавка Юлия Цезаря

Церкви и правда оказались замечательными. Одна стояла на невысоком пригорке в глубине сада, который хотелось назвать райским, до того там было хорошо. И на деревьях, как в райском саду, здесь висели большие красивые яблоки. Другая – совсем крошечная, у самого моря, так что волны подступали к ступенькам. Еще одна – огромная, с высоким круглым куполом и широкой раздвоенной лестницей, которая спускалась по склону, словно заботливо обнимала его мраморными руками. На огромной террасе были расставлены мраморные статуи. Такая церковь уместна была бы в Риме или еще в каком-нибудь большом итальянском городе, но никак не в скромной черногорской деревушке.

Церковь была закрыта. Вита поднялась по мраморной лестнице, рассмотрела все статуи и барельефы, затем нехотя двинулась к автобусной остановке. Если верить расписанию, ждать автобуса еще час. На той стороне улицы виднелись какие-то дома с вывесками, возможно, там найдется кафе.

Вита перешла через дорогу и оказалась перед распахнутой дверью. В темноте смутно угадывались очертания каких-то предметов. Вита шагнула вперед, в эту темноту, – и оказалась в пещере Аладдина.

Говоря по правде, это была всего-навсего антикварная лавка. Но совсем не такая, какие она видела в Петербурге.

В ее родном городе антикварные магазины обычно выглядят как роскошные салоны, где мебель карельской березы и красного дерева расставлена с расточительной свободой, где мейсенский фарфор словно ждет великосветского приема, а вальяжный продавец, похожий на наследника небольшого королевства, свысока поглядывает на покупателей. Встречаются еще захудалые подвальчики, где потертые оловянные солдатики стоят на одной полке с треснутой керосиновой лампой, чашками, отбившимися от большого сервиза, и выцветшей трубой от граммофона, а простуженный продавец с подозрительно бегающими глазками удивленно смотрит на случайного посетителя.

В этом магазине не было ни ампирного лоска, ни жалкой нищеты лавки старьевщика.

Первое, что приходило здесь в голову, – та самая пещера Аладдина, полная сомнительных, пусть даже фальшивых, но завораживающих сокровищ. Самое главное – всего здесь было много, головокружительно много!

Сотни бронзовых светильников, сотни хрустальных лампад, сотни канделябров и подсвечников, сотни шкатулок и ларцов – деревянных, черепаховых, перламутровых и бог знает каких еще. Груды деревянных и фарфоровых статуэток, россыпи граненых флаконов, горы ожерелий и браслетов, зеркала настольные, настенные и ручные, расписные тарелки на любой вкус…

Все здесь было не тем, чем казалось, или казалось не тем, чем было: медь прикидывалась золотом, стекло – хрусталем, а хрустальные побрякушки – бриллиантами.

В лавке было полутемно, и из этой таинственной полутьмы на Виту уставилась какая-то морда с кривыми клыками и безумными вытаращенными глазами. Она испуганно попятилась, но тут же сообразила, что это всего лишь маска. Карнавальная маска из папье-маше, голова какого-то клыкастого монстра.

В эту самую минуту под потолком, вернее, под сводом пещеры вспыхнул свет и заставил еще ярче засверкать все это поддельное великолепие. В проходе между стеллажами и полками появился красивый загорелый мужчина лет пятидесяти в белоснежной рубашке.

– Добрый день! Изволите?

Вита уже привыкла здесь к этому слову, которое у нас звучит странно, как будто унижая того, кто его произносит, а в этой благодушной солнечной стране не означает ничего, кроме привычного нам «пожалуйста».

– Да так, посмотреть зашла, полюбоваться, – пробормотала Вита смущенно.

– Смотрите, – заулыбался продавец, хозяин сокровищ. – Смотрите, здесь есть на что посмотреть! Вот это, и это тоже, и это…

Он открывал перед ней шкатулки и коробки, содержимое которых загадочно сверкало и переливалось в полутьме всеми цветами радуги. Придвинул ящик с флаконами синего, изумрудно-зеленого и рубинового стекла. Вита взяла один флакон в руки, отвинтила притертую пробку, вдохнула. Флакон хранил аромат июльского полдня, нагретой солнцем травы, полевых цветов. Открыла другой – и уловила едва ощутимый запах дикой розы.

А хозяин уже перешел к следующему ящику, поменьше, где грудой были насыпаны самые разные монеты – медные, бронзовые, серебряные, истертые тысячами рук, покрытые зеленоватой патиной или тускло-рыжей ржавчиной, с едва различимыми профилями давно умерших и забытых владык, с надписями на живых и мертвых языках.