Журнал «Искатель» - Искатель, 2017 № 08

Да, давно это уже было, давно… «Враг народа»… Для него, Фокина, слова «враг народа» означали только врага народа — и ничего больше. «Органы не ошибаются», — отвечал он себе, когда вдруг все-таки появлялось сомнение: тех ли берут? за дело ли? «Органы не ошибаются», а значит, и Куликов, инженер-энергетик, ставивший у них межколхозную электростанцию, и Поляков, начальник милиции, и даже Витька Ливанов, тракторист, сосед Фокиных, косоглазый черт, все они — враги. И только так. И точка. «Органы не ошибаются» — с таким убеждением (не свернуть!) Фокин по направлению горкома партии пошел работать в эти самые органы перед самой войной и наряду с геройством и самоотверженностью насмотрелся на хамство, иезуитство, садизм. Много чего увидел, много чего запомнил, а для чего запоминал, и сам понять не мог, как-то подспудно решил: вот война кончится, тогда и разберусь во всем… А пока — «органы не ошибаются». И баста!

А мать умерла за две недели до войны. Недолечили ее тогда, в тридцать шестом, чуть полегче стало — выписали, и опять она горбатилась в поле, а ночами — дохала… Фокин на похороны приехать не смог — был в это время на сборах, и командир сборов, высокий красавец-грузин, майор Нанеташвили, не отпустил. Уж как просил, как просил — нет, и все. Может, знал, чувствовал, что скоро начнется?..

Фокин вздохнул, мгновенно проснулся, настороженно приподнялся. Тихо. Сочи, а не глубокий тыл противника. Рядом заворочался во сне Мирослав. Из-под плащ-палатки донеслось чуть различимое:

— Хелена, ну куда ты, Хелена…

— Не спится, товарищ майор? — услышал за спиной шелестящий шепот Воронова.

— Не спится.

— О-хо-хо… Чего-то бок свербит. Закурить бы… Завтра-то не выйдем?

Фокин молчал. Нет, Володя, не выйдем. Даже если оторвемся от немцев — что очень даже маловероятно, — и то не выйдем. Еще полтора суток минимум.

— Если только к ночи, — ответил Воронову. — Тебя Константинов меняет?

— Чех.

— Ах да… Ты меня в четыре разбуди, сменю. Пусть Мирослав поспит…

— Разбужу. Тишина-то какая, а, товарищ майор. Как дома…

— Да уж.

Фокин закрыл глаза. Он умел отключаться в считанные секунды. Но сейчас сон, как назло, не приходил. «Напряжение, — подумал он, — всему виной это постоянное, изматывающее напряжение. Да и погано все: задания не выполнили, связного не встретили, немцев на хвост посадили, и что из всего этого выйдет — неизвестно… Нет, спать, спать! Завтра все должно решиться, завтра! Или мы все-таки оторвемся и тогда дойдем до своих, или… Да ты что, Фокин? Ты что, майор? Отставить бодягу поминальную! Навсегда отставить! Какого тогда черта по этим горам пять суток шарахаемся, ребят теряем! Должны дойти, должны! Тем более наши-то уже наверняка к Дуклинскому перевалу выходят, а ты — «или — или»… Все! Спать, спать!»

Фокин вздрогнул — сна как не бывало, — бросил руку на автомат.

— Тс-с-с… — зашипел на ухо Воронов, кивнул в сторону темневшего невдалеке орешника.

Из тысяч звуков, встречавшихся на войне, Фокин всегда безошибочно угадывал нетерпеливое собачье поскуливание. Под Харьковом какая-то бездомная дворняга, вовремя заскулив, спасла от верной гибели и его самого, и группу — ушли без потерь из-под самого носа у немцев. С тех пор Фокин, и прежде выделявший дворняг по их особой преданности человеку, привязался к ним еще больше и симпатий своих не скрывал: среди его разведчиков постоянно крутились то Машка, похожая на таксу, то Тишка, веселый рыжий кобелек. Дольше всех жила с разведчиками Мурка (что за дурацкое имя для собаки!) — маленькая, кругломордая, похожая на шпица. В августе сорок третьего подорвалась на мине, бедняга…

Фокин, прогоняя остатки дремоты, энергично потряс головой, а в ней, уже как будто помимо его воли, включился и заработал удивительный аппарат, выдающий километраж, количество овчарок, скорость, с которой они перемещаются… «Да, километров пять, не меньше, — заключил он и ухмыльнулся. — Даже ночью вам, паразитам, не спится. Небось переправа икается…»

Воронов торопливо будил разведчиков, те споро поднимались, хмурились со сна, свертывали плащ-платки, забрасывали за спины оружие и заметно похудевшие вещмешки.

— Потом! — заторопился Фокин, заметив, как Мирослав нерешительно склонился над рацией. — Оторвемся подальше, тогда отстучишь!

Мирослав пожал плечами: как скажешь, командир. Начал устраивать рацию в вещмешке.

— Кофейку бы сейчас! — вдруг мечтательно произнес он. — С мятой…

— Не кручинься, Славка! Сейчас напоят! — «утешил» его Константинов. В схватке у моста его здорово задело, и голос сейчас был нездоровым, бледным, каким бывает у ожесточившихся в своей боли людей.