Наталия Антонова - Однажды летним днем [litres]

– С какого перепугу? Вы обещали убить его беременную жену?

– Не говорите глупостей!

– Тогда как же вам удалось добиться его согласия на встречу с вами?

Виолетта закусила губу, немного подумала, а потом решила признаться:

– Я сказала ему, что это наш последний разговор, и после него пообещала оставить его в покое.

– Он вам поверил?

– Да, – отозвалась Виолетта, – я же никогда его не обманывала.

– И на этот раз вы тоже сдержали своё слово.

– В смысле? – ресницы Виолетты взмыли вверх.

– Этот ваш разговор оказался последним.

– Да не было никакого разговора! Сколько вам уже повторять одно и то же?! – возмущённо закричала девушка.

У Наполеонова завертелось на языке нелицеприятное слово, но он проглотил его и резко бросил:

– Рассказывайте дальше.

– Я вошла в подъезд, поднялась на лифте и позвонила.

– Кто вам открыл дверь квартиры?

– Никто.

– То есть?

– Я заметила, что дверь приоткрыта, толкнула её и вошла.

– В чужую квартиру?

– Я решила воспользоваться моментом. Я боялась, что Филипп мог передумать и не впустить меня.

– Но вы же интеллигентные люди, – не удержался от язвительной реплики Наполеонов.

– Ну, мало ли, – подозреваемая неопределённо пожала плечами.

– Когда вы подошли к квартире, никто не спускался с лестницы, не выходил из другой квартиры, не поднимался наверх?

– Нет. Я только слышала какой-то шорох наверху.

– Какой шорох? Шаги?

– Не знаю. Если и шаги, то крадущиеся…

– Хорошо. Когда вы вошли, где был Филипп?

– Он лежал на диване. Я сначала ничего не поняла. Потом увидела рядом пистолет и подняла его.

– Зачем?

– Я не знаю, – испуганно прошептала Виолетта, – это получилось само собой!

– Что вы сделали с пистолетом?

– Я держала его в руках…

– А потом?

– Потом кто-то пискнул за дверью и убежал. Я тоже хотела убежать, но тут ворвался какой-то парень и выбил у меня пистолет из рук. Он стал кричать на меня. Позднее я узнала, что это сосед, которого встретила выбежавшая из квартиры сестра Филиппа. Я пыталась ему объяснить, что Филипп, наверное, сам застрелился, а этот парень запихал меня в ванную, закрыл на щеколду и вызвал «Скорую» и полицию.

– И это всё?

– Всё. То есть, конечно, нет. Появилось много людей. Меня допрашивали там, потом повели вниз, затолкали в машину и привезли к вам. И теперь вот вы измываетесь надо мной.

– Я измываюсь над вами?! – изумился следователь.

Она устало кивнула.

– Вас задержали на месте преступления! – напомнил он сурово.

– Но я же не виновата, что оказалась там.

– А кто виноват? Дед Пыхто?!

– Не знаю я никакого деда, – отмахнулась она.

– С чего вы взяли, что Филипп Окунев мог застрелиться сам?

– Ну, как же? – удивилась она. – Я пришла, Филипп убит, рядом никого нет.

– У него не было причин для самоубийства!

– Как это не было? А я? А Майка?

– Я что-то не понимаю.

– Всё очень просто! Филипп любил меня! Хотел жить со мной! Но понимал, что нам не дадут пожениться. Жизнь с Майкой показалась ему такой невыносимой, что он застрелился.

– Бред! – сердито выкрикнул следователь.

– Ничего подобного, – возмутилась Виолетта, – вы просто не хотите признавать очевидное! Вам бы только повесить дело на невинного человека!

– Ну, всё! – Наполеонов вызвал конвой. – Уведите эту гражданку прочь с моих глаз!

– Вы что же, задерживаете меня? – искренне удивилась Виолетта.

– Нет, собираюсь выписать вам путёвку на курорт, а себе направление в психушку.

– Зачем? – успела она спросить, прежде чем её увели.

– Для поправки здоровья, – буркнул вслед ей Наполеонов.

Оставшись в кабинете один, следователь взял фотографии, сделанные полицейским фотографом Валерьяном Легкоступовым на месте преступления, и, слегка поморщившись, разложил их на столе.

Валерьян, как всегда, был в ударе, снимки походили не на документальное свидетельство с места преступления, а на кадры из криминального фильма высокого качества.

Ярко-красное покрывало на диване выглядело кровавым фоном разыгравшейся трагедии, а молодой парень, очень привлекательный, судя по его прижизненным фотографиям, казался актёром, прикрывшим глаза на время съёмки сцены. Возникало ощущение, что, как только отъедет камера, он откроет глаза и примется поправлять грим или спорить с ассистентом режиссёра. Но Наполеонов знал, что всё это не постановочная сцена, а чудовищная реальность. Поэтому от ошеломляющей художественности запечатлённого у следователя свело челюсти, и он, напустив на себя мрачность, мысленно ругал Легкоступова, не затрудняя себя выбором слов.