– Обычная галерея, – продолжила Бережная, – где вы недавно побывали на выставке работ своего мужа. Кстати, как он поживает и от кого прячется?
– Он ни от кого не прячется, с чего вы взяли? Мой муж вообще-то умер. Вы разве этого не знали?
– Вообще-то он жив, продолжает творить и, насколько я понимаю, еще плодотворнее, чем раньше. Видимо, не пьет как прежде. Я рада этому. Ну как насчет предложения возглавить галерею? Дело в том, что ее владелица и директор в самое ближайшее время перестанет работать и на долгое время покинет нас. Если вас устраивает эта работа, приходите…
– Погодите, – остановила ее жена художника.
Она внимательно смотрела на Веру и молчала, словно выдерживала паузу лишь для того, чтобы все обдумать и ответить правильно.
– Я вас видела на вернисаже. Вы с Аллой любезничали и вообще смотрелись как лучшие подруги. Почему я должна верить вам?
– А зачем вас обманывать? Какая мне выгода от этого?
Людмила Васильевна задумалась и наконец решилась.
– Проходите в комнату, – сказала она, – только у меня не прибрано: я не ждала гостей.
Она держала в руке торт и словно только сейчас вспомнила о нем, посмотрев на коробку.
– Чайник поставьте, если можно, – попросила Бережная.
Хозяйка квартиры шагнула на маленькую кухню, а Вера – в комнатку. Людмила Васильевна явно слукавила, говоря, что у нее не прибрано. Прибирать здесь было нечего: из мебели имелись только продавленный диван, стол, пара венских стульев и сервант с дверцами без стекол. Стены голые с квадратными яркими пятнами на выгоревших обоях – когда-то на этих местах висели картины.
Жена художника вернулась в комнату и предложила сесть за стол.
– С Пуховой мы не подруги, – продолжила разговор Бережная, – просто знакомые, хотя она пытается уверить меня в своей дружбе. Сейчас у нее трудные времена…
– На нее покушались, – проявила осведомленность Людмила Васильевна, – ее выкрали и хотели убить. Но таких людей убить невозможно. Они выходят сухими из любых ситуаций.
– Вы настолько хорошо ее знаете?
Хозяйка квартиры подумала немного и кивнула. Похоже было, что она обдумывает каждое свое утверждение.
– Я ее знаю давно и очень хорошо, – сказала жена художника, – какое-то время я даже была очарована ею: скромная, милая, очень доверчивая девушка. Я работала методистом на факультете теории и истории искусства. Алла поступила в наш институт лет десять назад. Очень приметная девушка, надо сказать…
– Она и сейчас такая, – улыбнулась Вера.
– Нет, – покачала головой Людмила Васильевна, – сейчас она – светская львица, а тогда была тоненькой провинциалкой с широко открытыми удивленными глазами. У нас ведь здание старое, одно из красивейших в Петербурге: потолки семи метров, почти готические своды, как в монастыре. На первом этаже, где скульптурные мастерские, стойкий запах глины, гипса. На втором – музей с работами выпускников Академии художеств разных времен: Бруни, Брюллов, Репин, Иванов… Конечно, девочку из Вологды это восхитило. Жила она в общежитии, но это в пяти минутах ходьбы. Судя по всему, денег на жизнь не хватало, одевалась она бедно и всегда ходила в одном и том же. Попыталась найти работу – такую, чтобы совмещать с учебой. Пошла устраиваться натурщицей в живописные мастерские. Кто-то из преподавателей предложил ей обнаженку… А девушка думала, что с нее будут писать портреты. Как она рыдала, оскорбленная! Прибежала в мой кабинет, успокоиться не могла. Я даже преподавателя того вызвала, а он был сокурсником моего мужа. Слава извинялся долго, говорил, что его неправильно поняли…
На кухне засвистел чайник, и хозяйка отправилась туда, продолжая рассказывать:
– Потом Аллочка освоилась немного, стала лучше одеваться. Училась она неважно, но все к ней были снисходительны. Даже я порой бегала за преподами, уговаривая их, чтобы помогли… А потом на втором курсе случилось ЧП…
Людмила Васильевна замолчала, но вскоре появилась в комнате с чайником и тортом. Поставила их на стол и направилась к серванту за чашками и блюдечками – темно-синими с кобальтовой сеткой.
– У нас такой же сервиз был, – вспомнила Вера, – мама называла его блокадным.
– Все ленинградцы его так называли, хотя первый экземпляр был сделан для парижской выставки через десять лет после войны. Люди посчитали, что сетка олицетворяет заклеенные крест-накрест полосками бумаги окна блокадных квартир. У нас, к сожалению, всего две чашечки остались. Сейчас, говорят, возобновили его производство, только он стоит столько, что…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу