Наталья Солнцева - Лабиринт Ворона

Что именно Варгушев подразумевал под «вражьим ветром», он не уточнял. Так он называл неведомую и грозную силу, которая клокотала не только на фронте, в жестоких кровопролитных сражениях, но и в тылу. Император отрекся от престола. Вековые устои государства Российского вдруг поколебались, привычный порядок сменился хаосом. В Петрограде положение Временного правительства было шатким. Многие предусмотрительные люди переводили капиталы за границу, иные пустились прожигать жизнь, словно не видели впереди никакой перспективы. В среде интеллигенции царило брожение. У всех на устах было заветное и пугающее слово – «революция»…

– Вы бумажный червь, Ольшевский, – добродушно критиковал его доктор. – Скрипите пером, когда надо браться за оружие!

– Я не годен к военной службе… у меня слабые легкие…

– А вас никто не агитирует идти воевать. Но как вы собираетесь дать отпор в случае нападения грабителей? Давеча квартиру купца Филатьева, который верхний этаж снимает над нами, обчистили. Обобрали до нитки! Вы небось не слышали?

– Меня дома не было. Я в библиотеку ходил…

– В библиотеку! – смешно выкатывал глаза Варгушев. – Вы чудак, ей-богу! Не от мира сего. Вокруг земля горит, а он по библиотекам шастает. Неужто библиотеки еще открыты?

– Представьте, да! Не все… – справедливости ради добавил Ольшевский. – Я свой труд хочу закончить.

Доктор хрипло смеялся, его смех был похож на кашель.

– Не обижайтесь, милый вы мой, – вытирая выступившие слезы, извинялся он. – Вы правильно делаете. Лучше не думать о том, что творится на улицах. Армию объявили свободной, преступников выпустили из тюрем… город наводнен дезертирами и уголовниками. Они, между прочим, вооружены… Мне-то бояться нечего, я свое пожил. А что будет со всеми вами?..

Он долго, с наслаждением живописал грядущие ужасы. Ольшевский только делал вид, что слушает. В сущности, Варгушев был прав, но что толку в правильном диагнозе, если нет средства излечить болезнь?

Отделавшись от разговорчивого соседа, Ольшевский запирался у себя и всецело предавался германской филологии.

В этот раз он начал не с книг, а со шкатулки, которую всучила ему старушка. В нем внезапно проснулся дух исследователя. Он водрузил приобретение на стол и поднял крышку…

Каково же было его удивление, когда он прикинул примерный возраст писем. Не меньше двухсот лет… Где, каким образом хранились они? Как уцелели? Кем были написаны? А главное – кому?

Ольшевский пожалел, что не расспросил старушку, как к ней попали эти исписанные английскими буквами желтые, сложенные вчетверо листы, хрупкие от времени, истертые на местах сгибов, с потрепанными краями…

Сначала он все ходил на Кузнецкий, надеясь встретить там пожилую даму или хотя бы узнать, где она живет. Но никто ее не запомнил. И сама она более не появлялась. Сколько ей было лет? Семьдесят? Восемьдесят? К какому сословию она принадлежала? В ее речи и жестах сквозило хорошее воспитание, но одежда выдавала крайнюю бедность. Раз она читала письма, то знала языки… Вероятно, она окончила Институт благородных девиц, давала уроки детям из богатых семей, учила их говорить по-французски, по-немецки, по-английски… Вероятно, была замужем, но все ее близкие умерли или уехали из охваченной волнениями России… Вероятно, она решила умереть там, где прошли лучшие годы ее жизни…

Предположения, догадки…

Паровые котлеты были такими же пресными, безвкусными, как и рагу. Ни соли, ни пряностей, ни румяной хрустящей корочки. Матвей вяло жевал, проклиная свою слабость. Пошел на поводу у Ларисы, позволил испортить себе обед!

«Ну, погоди же, отплачу я тебе сторицей! Знаю твой чувствительный мозоль!» – подумал он и с наслаждением заговорил о Калмыкове.

– После пятидесяти у мужчин наступает вторая молодость, – с мстительной радостью заявил Матвей, глядя, как вытягивается холеное, почти без морщин, лицо Ларисы. – Они наверстывают упущенное. Твой муж – не исключение.

– Ты же сам только что говорил про переломный период…

– У всех это проходит по-разному. Последняя любовь куда безрассуднее первой. Как бы Калмыков не развелся с тобой…

– Типун тебе на язык! – возмутилась она. – У нас же ребенок, сын!

– Если мужчина влюбляется, его ничто не останавливает.

– Ты нарочно меня пугаешь…

Матвей промолчал, пережевывая кусочек котлеты. Лариса тоже молчала, осмысливая его слова.