Юрий Курочкин - Тобольский узелок

Толкование слова его удивило. Во-первых, неоднозначностью, даже разнобоем. А во-вторых, тем, что почти в каждом объяснении встречалось упоминание об изуверстве: «Слепой ревнитель религиозных догм», «Человек исступленной религиозности, изувер». А рядом характеристика, пожалуй, даже лестная: «Человек, страстно преданный какому-нибудь делу».

Выходит, что суть фанатизма необязательно в слепом служении религиозной идее?

Михеев с досадой захлопнул очередной том «квинтэссенции» и выбрался из лабиринта полок.

- Нашли что хотели? - заинтересованно осведомилась библиотекарша, недоумевая, почему же вся мудрость человечества не помогла ее читателю прояснить интересующий вопрос. Михеев смущенно развел руками, и она обидчиво отвернулась от него.

«Так, может, дело в слепоте, с которой служат идее? - додумывал он уже на улице.- И в самой идее, конечно,- нравственна и прогрессивна ли она! Служение реакционной идее даже без изуверства - безнравственно…»

На том Михеев тогда и закончил свои разыскания и раздумья о фанатизме, хотя и не был до конца удовлетворен ими, да и не знал, как и где это может пригодиться.

Теперь - сегодня! - пригодилось. Чтобы разобраться в своем отношении к Марфе Мезенцевой, полтора десятка лет мучившей себя и около двух лет - его, Михеева, и десятки других людей. К ней, скрывавшей от государства принадлежащие народу ценности, которые в эти годы так нужны были стране.

Да, не изувер она, не исступленный в ненависти

человек. Но - слепо и истово служивший реакционной идее, храня верность несуществующему «царственному дому».

Слепота служения - не индульгенция от греха неправды. Именно она, идейная слепота, вела старушку, принесшую вязанку хвороста на костер, сжигавший Яна Гуса, защитника угнетенных. Она толкала к изуверству некоторые секты старообрядцев. Слепота может привести даже доброго по природе человека к преступлению против нравственности и закона.

Мезенцеву можно пожалеть как запутавшегося из-за своей слепоты человека, но оправдать ее ни перед законом, ни перед нравственностью нельзя.

Поезд уже отошел от Шарташа, слева в окнах поплыли кварталы утреннего Свердловска, справа - строящиеся здания Втузгородка. По пыльной Восточной громыхали грузовики. Трудовой уральский город начинал свой рабочий день.

- Пиши: кулон с бриллиантом, аметистом и плетеным жемчугом… Бриллиант на пять карат. Аметист… Да на жемчуг… Пиши: шесть тысяч золотом…

…Прямо с вокзала Михеева вместе с ценностями доставили в кабинет к Свиридову. Высыпав на стол содержимое банок и разровняв по зеленому сукну сверкающую груду золота и самоцветов, Михеев и сам замер от восхищения. Благородная красота созданных природой богатств в соединении с вдохновенным искусством человеческих рук покоряла своим величием. Разве одними рублями оценишь это!

Свиридов, медленно обходя стол, шумно крякал от восхищения, довольно похлопывал по плечу замершего с пустой банкой в руках Михеева. Хватнув со стола какую-то замысловатую вещицу, взвешивал ее на руке и подмигивал Патракову:

- Сила! А?

Патраков стоял молча, заложив руки назад и неторопливо, но цепко оглядывал разложенные веши. Казалось, он равнодушен к ним - так спокоен и безразличен внешне. Но иногда надолго задержавшийся на чем-то задумчивый взгляд выдавал его - всегда угрюмоватое лицо как бы светлело, прояснялось.

- Как думаешь, на сколько это потянет? - спрашивал его Свиридов, очерчивая рукой круг над столом.

- Не знаю,- отвечал, не отрывая взгляда от стола, Патраков.- Эксперты подсчитают.

- Вот-вот,- подхватил Свиридов.- Давай их скорее, пусть считают. А ты, герой,- хлопнул он снова Михеева по плечу,- пиши давай рапорт. Самому! - поднял он вверх палец.

- Пиши: брошка агатовая с осыпью розочками. Больше четвертной не стоит - работа дешевая, без души делано. Кухарка разве такую нацепит… Браслет золотой, дутый, с четырьмя аквамаринами. Камни дорогие, а считай- испорчены. Без смыслу натыканы, да и грань не та - игры нет. Постой… Тут не иначе как двое или трое один камень гранили… Так и есть.

- Как это вы узнали, Петр Акимович?

- А чего тут знать-то, всякому видно. Когда камень гранишь, никому не передавай и сам на другое не отрывайся- игры не будет. Это уж закон такой. Камень - он руку твердую любит, хозяйскую. Как, например, лошадь норовистая хозяина с полслова понимает, а чужому и дотронуться не дает… Нет, плохой камень, в перегранку его надо. Да и вещица вся разве только кабацкой девице впору - понимающему человеку ее и надеть стыдно…