Юрий Курочкин - Тобольский узелок

- Это? - хриплым от волнения голосом спросил Михеев, оглянувшись на неподвижно стоящих Томилова и Мезенцеву.

Томилов молча кивнул головой, сглотнув слюну…

Михеев взрезал ножом просмоленную оболочку. Под ней обнажились стянутые обручами потускневшие клепки дубовой кадушки, в каких обычно хранят масло или мед. Вскрыв залитую воском крышку, он вытащил из кадушки стеклянную банку с притертой пробкой. Внутри ее, проложенные ватой, были плотно набиты кольца, браслеты, ожерелья… Михеев медленно, пожалуй даже торжественно, приподнял банку в руках, поворачивая ее перед светом. Тысячью искр засверкали проглядывавшие сквозь вату грани самоцветов, жарко заблистало полированное золото.

- Все,-выдохнул Михеев. И, бережно прижав к груди кадушки, направился наверх.

Поезд уже прошел Камышлов, на остановках все больше толпилось людей с мешками, корзинами, кошелками- поставщики свердловского рынка. В вагоне пассажиры переодевались, брились и чистились, пожилые бабки, заранее собравшись, терпеливо сидели со своим нехитрым багажом на коленях, хотя до города оставалось еще несколько часов.

Михеев побрился вечером в Тюмени, переодеваться ему было незачем, да и не во что, он вышел в тамбур и закурил, нарушая свой давний запрет - ни одной папиросы натощак.

Конец дороги ощущался им и как конец многомесячной, многотрудной, но успешно законченной работы. Однако даже звенящее внутри чувство радости, успеха, удачи часто уступало место иссушающей усталости, «выпотрошенности», что ли. Казалось бы, в душе должно быть одно ликование - экое дело провернул, такая «добыча» едет в одном с ним поезде под надежной охраной в специальном купе почтового вагона, ликуй и пой, улыбайся во всю рожу - заслужил. Героем, конечно, он себя не воображал и роли своей в операции не преувеличивал - просто честно делал порученное дело, распутывал узелок, каких ему и его товарищам приходилось распутывать немало. И материальная весомость успеха тут не во главе угла - были критерии позначительней, которые в рублях не оценишь. Но право быть довольным собой он, кажется, заслужил.

Однако к ощущению измотанности, разрядки долговременного нервного напряжения примешивалось какое-то неясное чувство чего-то то ли недодуманного, то ли невспомненного.

Тугой клубок человеческих судеб, который он разматывал все эти месяцы, волновал необычностью - изломанностью, непонятностью, несоответствием тому, что по его, Михеева, мнению, должно быть нормой человеческого поведения. С врагами он встречался и раньше, но то были враги «понятные» - откровенные. А тут… Та же Мезенцева, главная фигура во всей этой истории, кто она - враг, слепой исполнитель чьей-то злой воли, случайный соучастник?

Записывая растянувшийся на целый день рассказ Марфы Мезенцевой о мучительных для нее годах хранения клада, Михеев ловил себя на том, что временами словно бы даже сочувствует ей, человеку в общем-то некорыстному, несшему столько лет непосильную ношу. Но тут же чуть не с возмущением гасил такую непозволительную для чекиста сентиментальность - разве гоже сочувствовать врагу?! Но враг ли все же она, если не корысти ради и не из ненависти к чему-то терпела свою «казнь египетскую», как стоном вырвалось у нее? Что толкало ее на это?

- Фанатизм!- Михеев даже оглянулся, будто это сказал кто-то рядом. Вот оно, это слово, а с ним, пожалуй, и разгадка, мучившая его в последние дни.

Расхожее в общем-то словцо, к месту и не к месту упоминаемое, памятно ему хотя бы потому, что и его самого как-то раз обозвали фанатиком. Однажды в жарком споре, где он отчаянно защищал свою точку зрения, ему бросили: «Фанатик, вот ты кто». Михеев не обиделся, не уверенный - стоит ли. Но после зашел в районную библиотеку и попросил дать ему несколько словарей.

- Почему несколько? - спросила строгая библиотекарша, считавшая себя еще и воспитательницей читателей.

Михеев не нашелся что ответить, и она принесла два увесистых тома. Но, видя, что читатель не удовлетворен, провела его в глубь хранилища, в тесный лабиринт стеллажей.

- Здесь словари и энциклопедии, квинтэссенция всех знаний,- сказала она многозначительно, даже торжественно.- Только ставьте, пожалуйста, на место, не перепутайте, ради бога!

Оставшись один, Михеев принялся тут же, при свете тусклой лампочки разбираться в этой квинтэссенции, листая томики, тома и томища, новых, старых и совсем старых энциклопедий и словарей - толковых, фразеологических и прочих.