Владимир Овецкий - Не верь тишине [Роман]

Они никогда не были близки. Дементий Ильич, умножая доходы, не уделял внимания жене и детям, считая, что увеличение богатства есть его первостепенная обязанность перед семьей. Только однажды осенним днем, когда Илья после долгой учебы в столице приехал домой в хрустящей форме поручика, отец впервые в жизни растерялся: его ли это сын? Потом появилась гордость!

Через год началась война… А полтора месяца назад, холодным предвесенним вечером, кто-то постучал в тяжелые ворота. Евдокия Матвеевна, услышав знакомый голос, замерла на полдороге. Дементий Ильич, выйдя вслед, увидел у калитки плачущую жену и сына. Тот был худ, небрит, в драной шинели и грязных солдатских обмотках.

Илья, неразговорчивый, закрывался в своей комнате, ссылаясь на нездоровье, или бродил по дому, ни во что не вмешиваясь, ничем не интересуясь, Дементий Ильич порывался поговорить с сыном, но всякий раз умолкал, услыша просительный шепот жены: «Погоды малость, дай ему прийти в себя, пожалей…»

— Да, я ждал тебя, — повторил Субботин.

— Что ты от меня хочешь? — тихо спросил Илья.

Дементий Ильич прошелся по комнате, подбирая слова убедительные и проникновенные.

— А что может желать отец от сына? Единственно, чтобы тот шел по отцовским стопам, продолжал отцову дорогу.

— Не поздно ли?

— Как прикажешь понимать?

— Как больше нравится.

Дементий Ильич неожиданно усмехнулся.

— Второй раз за вечер задаю такой вопрос и второй раз получаю такой ответ… Купец Митрюшин намекнул на наше мужичье происхождение. — Субботин внимательно посмотрел на сына. — Вот я и спросил.

— И что же?

— Ушел Карп Данилыч, обиделся ли, разгневался — не поймешь.

— Я не о том. — Голос Ильи стал крепче, напряженнее. Я спрашиваю, как ты относишься к нашему мужичьему происхождению?

— Я глаза не опускал, когда жизнь носом в навоз толкала. И не выхвалялся, что дед мой крепостным был. Это сейчас некоторые галдят об этом как сороки, к новой власти примазаться хотят. Я не из таких. Я себе жизнь сам делал. Дед начал, отец продолжил, ну и я лицом в грязь не ударил. Хочу, чтоб и ты…

— Считаешь, что сейчас это возможно?

— Почему бы и нет?

— А как же революция, новый уклад…

— Все это временно, а мы вечны, потому что Субботины — это деньги, а деньги — власть!

— У тебя, я смотрю, своя философия.

— Какая там, к черту, философия! Нынешний уклад исчезнет, как дым! Как он может существовать, если против него все имущие люди, если против него сама церковь?!

— Ради бога, не надо меня агитировать! — Илья швырнул книгу на невысокий кривоногий столик. — Наслышался я всего: большевики, меньшевики, кадеты, эсеры, монархисты, анархисты! Да пропади все пропадом! Я воевал не за них, а за Родину, за Россию! Ради этого и шел под пули, глотал газы, гнил в плену. Хватит! Дайте мне дышать свежим воздухом! — Илья захрипел, словно действительно задыхался.

Дементий Ильич оторопело глядел на его серое лицо. Но Илья быстро успокоился и опять откинулся в кресло. Дементий Ильич посидел еще минуту. Потом поднялся и тяжело направился вниз по крутой лестнице. В спальню вошел всполошенный и испуганный. Евдокия Матвеевна настороженно следила за мужем.

— Чего глядишь? Спала бы давно! — прогудел Дементий Ильич, укладываясь в постель, тонко пискнувшую под его громоздким телом.

— Уснешь с вами, как же, — ответила жена. — То один, то второй, то третий…

— Третий-то хоть кто?

— Лизавета твоя разлюбезная, — в сердцах ответила жена.

— Лиза? Ты говори, да не заговаривайся!

— А ты ее не выгораживай, глянь-ка лучше на нее: никого не признает, все нипочем, мать ни во что не ставит, — выговорилась Евдокия Матвеевна и заплакала.

— Будет тебе, перестань, — Субботин неловко приласкал жену.

— Да как же, Дементюшка, что на белом свете творится, страх господний… Глафира Митрюшина говорит, конец нам всем!

— Слушай ты Глафиру!

— И Лизавета тоже…

— Ну что Лизавета, что Лизавета! Что ты к девке пристала?!

— А то и пристала. — Слезы у Евдокии Матвеевны высохли. — Время за полночь, а она только прибегла. «Где, — говорю, — шлялась?!» А она в ответ: «Шляются…» — и слово такое произнесла! Батюшки-светы, царица-мать небесная. — Евдокия Матвеевна трижды быстро перекрестилась.

— Оно, конечно, нехорошо, но и ты, мать, не больно на нее нападай.

— Так это не все, не конец! — еще горячее подхватилась Евдокия Матвеевна. — «Не переживайте, — говорит, — особенно, маманя, все одно нам всем корне… нет, контербуция!»