Варвара Клюева - Первое дело Василисы Потаповой [СИ]

— Они даже не подозревают о ее рождении. Неужели Радмила тебе не рассказывала? Мы с Георгием вместе учились. Полюбили друг друга, подали заявление в загс. И тут его внезапно отчисляют из университета и велят в сорок восемь часов покинуть страну. Он пытался выяснить, что ему инкриминируют, но с ним просто не стали разговаривать. Подозреваю, что дело в каких-то службистских играх, ведь СССР с Югославией не очень ладили. Короче говоря, Георгия выслали, а я только после его отъезда поняла, что у нас будет ребенок. Хотела разыскать его через посольство, но папа с мамой запретили. Боялись, что меня тоже отчислят с последнего курса. В восемьдесят девятом я все-таки сходила в посольство, они послали запрос. А через месяц сообщили мне, что Георгий погиб. Разыскивать его родственников я не стала: у меня тогда уже мама болела, не до того было.

— А потом?

— А потом решила, что ни к чему это, — отрезала Марина Захаровна и, словно предупреждая мой следующий вопрос, напустилась на меня: — Не понимаю, зачем тебе понадобились наши родственники! На Радмилу даже не покушались, так что о наследстве речь не идет. Зачем бы родственникам убивать ее мужа и подстраивать, чтобы Раду за это посадили?

Я пожала плечами.

— Ненависть между родственниками — обычное, в общем-то, дело. Поссорившись с неродным человеком, можно разойтись в разные стороны, а от родственника, тем более близкого, никуда не денешься.

Мадам Зимина недобро усмехнулась.

— Так. Ясно. Тебе, случайно, мое алиби не требуется?

— А оно у вас есть?

— Смотря на какое время.

— На вчерашний вечер, промежуток от двадцати двух до двадцати трех.

— Тогда нет. Вчера вечером у меня была ученица, но она ушла в начале десятого. До Митино добираться час с небольшим, так что я вполне могла уложиться.

— А что вы делали после ученицы?

— Поела. Вымыла посуду. Посмотрела «Новости культуры» и фильм про Гендельштейна. Потом легла спать.

— И к вам никто не заходил? Не звонил?

— Нет… Ах, да! Я вышла вынести мусор и встретила на лестнице соседку с эрделем.

— В котором часу?

— Непосредственно перед «Новостями». Они в десять начинаются. — Марина Захаровна встала и подошла к окну. — Соседка как раз собаку выгуливает, можешь у нее спросить.

Мы вежливо распрощались, и я вышла во двор. Эрдель заметил меня метров с двадцати и устремился навстречу.

— Стой, Шанель! Ко мне, окаянная! Не бойтесь, она не кусается!

Я не стала сообщать смущенной хозяйке, что еще не встречала кусачих эрделей и сильно сомневаюсь, что такие бывают. Смущение — отличный стимулятор откровенности. Бедная женщина даже не поинтересовалась, почему я спрашиваю ее о времени встречи с соседкой.

— Конечно, помню. У нас строгий режим, мы всегда в десять гуляем, и утром, и вечером.

Итак, Марину Захаровну можно было вычеркнуть. Равно как и прочих родственников. Даже если троюродные кузены и прознали каким-то образом о Радкином существовании, я не могла вообразить причину, заставившую их зверски убить ее мужа и перевести стрелки на Радку.

Значит, придется уточнять и дополнять список ее знакомых. Выяснить, кто та блеклая девица из Полиграфа, съездить на Кузнецкий в Школу изящных искусств, расспросить нынешних соучеников Радмилы. Но с визитом в Школу придется подождать до понедельника, а пока на повестке дня визит к Луньковой. Должно быть, она сладко отсыпается после бурной ночи, ну так я подпорчу ей это удовольствие.

И я злорадно ускорила шаг, прикидывая на ходу, годится ли Лушка на роль моего убийцы. С одной стороны, эпитеты «безжалостная», «холодная» и «расчетливая» на нее вроде бы не налезали. Помимо навязчивости и невероятной цепкости Лунькову отличали болтливость, вредность и недалекость, а эти качества не очень сочетаются с холодным расчетом. С другой стороны, как верно подметила Марина Захаровна, Ольга была завистлива. И в первую очередь она завидовала именно Радке, на яркую красоту которой молодые люди слетались, как мотыльки на огонь.

Смыслом Лушкиной жизни всегда, еще со школы, была охота на мальчиков. При этом «ничейные» мальчики ее не интересовали, ей непременно подавай мальчика, по которому вздыхали другие девочки, в крайнем случае — мальчика, который сам добивался благосклонности какой-нибудь красавицы. Тут Лушка развивала бешеную активность и практически всегда (редкому экземпляру мужеского пола не польстит столь горячий интерес со стороны хорошенькой девушки) заполучала желанный трофей. Но удержать при себе не могла. Через месяц, от силы через два «трофей» не без усилий отцеплял от себя Пиявку и резво уносился прочь.