Михаил Шевелёв - От первого лица

Я поднялся к себе на второй этаж, включил компьютер и понял, что не помню код доступа. Один, четыре, семь, три, семь… или шесть… а дальше вообще тьма… никаких следов. Идти вниз было лень, поэтому я просто погромче крикнул:

— Маша, напомни мне код, пожалуйста!

Оживленный разговор в гостиной затих.

— Сейчас, — крикнула Маша в ответ, — я сама не помню… секунду… сейчас посмотрю! Ага, есть… сто сорок семь, тридцать шесть, восемьдесят пять.

Следом из гостиной донесся какой-то странный звук, похожий на вскрик. Бинго, думаю, ленивая скотина, разлегся в ногах, и Маша на него случайно наступила.

…все это любопытно, молодой человек, и даже, возможно, правда, — сказал сенатор Сандерс, — но я не знаю, чем вам помочь. Во-первых, это голословные, ничем и никем не подтвержденные утверждения. С юридической точки зрения, они ничтожны. Во-вторых, даже если они хоть в какой-то мере соответствуют действительности, в отсутствии свидетеля, готового лично подтвердить свои показания в суде… — вы сами все понимаете.

На этом, мне кажется, нашу встречу стоит завершить. В любом случае, вы очень правильно сделали, что обратились ко мне. Если и как только у вас появятся какие-то более весомые доказательства, буду рад вас выслушать. Кстати, еще раз спасибо, Дэвид, за ваши усилия в ходе моей предвыборной кампании, меня информировали мои сотрудники о вашей лояльности и усердии.

Во-первых, думаю, про несостоятельность этих свидетельств я недавно уже слышал. Из совсем другого источника, но тоже заслуживающего

доверия. А, во-вторых, не для того я сутки колотился лбом об твой секретариат, чтобы выслушивать твои благодарности. За участие в кампании, кстати, которую ты блистательно провалил, и вот мы теперь тут… ладно, сейчас не об этом.

— Что вы скажете, сенатор, если я представлю живого свидетеля?

— Если? Или он у вас есть?

— Будет. Если вы согласитесь на некоторые условия.

— Я не очень люблю, когда мне диктуют.

— Это не торг. И я не диктую. Но есть ситуации, в которых я не могу рисковать. И вы бы, кстати, не стали, окажись на моем месте. Чего я вам от всей души не желаю.

— Говорите.

Зря я все-таки его проклинал, наверное. Старик оказался совсем не такой педант и размазня, как мне казалось сначала. Когда я перешел к делу, вдруг куда-то делись все эти манеры университетского профессора — рассеянный взгляд из-под очков, витиеватость выражений, подчеркнутая мягкость. Передо мной сидел довольно жесткий, очень сосредоточенный человек, по которому было видно, что жизнь, проведенная в вашингтонском политическом зверинце, многому его научила.

— Мне понадобится примерно месяц, чтобы все устроить, — сказал сенатор Сандерс, когда я закончил. — Можно было бы и быстрее, но тогда мне придется слишком многих посвятить в суть дела, а это увеличивает риски. Охрану вы на это время получите. Не за счет налогоплательщика. Считайте это продолжением моей кампании.

— Не надо, — сказал я, — торопиться. Рисков нам и так хватает.

Вот зачем, спросил я Машу, мы здесь торчим с семи утра, это же tupo — правильно я сказал?

Тупо, согласилась она, но мне так легче. Я не могу ничего делать, я жду. И ты тоже жди. Вместе со мной. Ты же говорил — главное, чтобы вместе.

— Но раньше десяти ничего же не начнется. Сейчас-то мы чего ждем?

— Не знаю. И не нервируй меня.

— Давай хотя бы выпьем.

— В восемь утра?!

— Да. Я все равно сегодня запланировал напиться. Или на радостях, или с горя — не вижу разницы. Я взял фляжку с собой, там водка.

— Ты, пожалуйста, поаккуратнее, у тебя плохая наследственность.

— По-моему, ты собралась to blow my mind out.

— Вынести тебе мозг? Даже и не думала. Будь уверен — когда я решу это сделать, ты это ни с чем не спутаешь.

— Будешь?

— Нет. Хотя очень хочется.

— Ну так и позволь себе.

— Нельзя.

К девяти наследственность взяла свое, фляжка опустела наполовину, и я перестал нервничать. Вообще. Стал спокоен, как корова после дойки. Ноль эмоций. Потому что все, что можно было сделать, уже сделано. Остается ждать.

Десять, наконец. На экране в зале трансляций Сената появилось изображение. Сенаторы, помощники, секретари проходят, рассаживаются, председательствующий занимает свое место…

Давай. Давай. Что там дальше будет — не имеет значения. Сейчас — держись и вперед, не трусь, мы с тобой. Давай. Как там в этой песне было… ты мне в детстве еще ее все время ставила — там у исполнителя голос был, как у Тома Уэйтса… начало не помню, помню конец — «…не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять».