Мэри Стюарт - Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости [сборник]

Оставив лом у плиты, мы в последний раз пролезли в щель и пошли вверх по извивающемуся туннелю, ведущему к блестящей цитадели.

Он стоял там, не сдвинувшись и совершенно не изменившись за две тысячи лет, и теперь казалось чудом, что за последний час он так и остался нетронутым, неизменившимся. Солнце продвинулось дальше на запад, и свет более косо падал сквозь листву; вот и все.

Склонившись к его ногам, мы попили. Я окунула руки в ручей и плеснула воды на лицо и шею, потом подержала ладони в ледяной воде. Царапины и раны сразу засаднило, и резкая, обжигающая терапия словно выдернула меня из тупого состояния, граничащего с истерикой. Потом я села и стала стряхивать с пальцев холодные капли.

И тут я заметила, что след от кольца Филипа исчез с безымянного пальца левой руки.

Я сидела, глядя на свои руки. Саймон наклонился и что-то положил к ногам статуи на каменный постамент. Блеснуло золото.

Поймав мой взгляд, он чуть криво улыбнулся:

— Золото в дар Аполлону. Я попросил, чтобы он возвратил сюда Ангелоса, и он выполнил мою просьбу. Правда, по-своему, по-дельфийски. Трудно предвидеть, чем может обернуться воззвание к богам. Тем не менее желание мое исполнилось. А я дал обет. Помнишь?

— Помню.

— Ты, кажется, тоже о чем-то просила в этом самом святилище?

— Да. Тебе придется поделиться со мной золотом, Саймон. Мне нечего дать.

— Что ж, поделимся, — согласился он.

Вот и все, что он сказал своим обычным легкомысленным тоном, но я быстро обернулась и взглянула на него. И потонула в его сияющих серых глазах. Я торопливо отвернулась и подобрала баночку Найджела:

— Ее мы тоже оставим?

Что-то блеснуло глубоко в траве у края каменного постамента. Раздвинув длинные стебли, я подняла… еще одну золотую монету.

— Саймон, ты только погляди!

— Что это? Талант? Только не говори, что Аполлон припас ягненка в кустах специально для…

Он запнулся, когда я протянула ему то, что держала в руке.

Я сказала:

— Это соверен. Значит, Найджел нашел и золото, и статую. Должно быть, он и оставил здесь монету.

— Он ли?

— А кто же еще?

Тут я увидела выражение его лица и замолчала.

Он кивнул:

— Да. Конечно, это Майкл. Он тоже сделал подношение.

Бережно взяв у меня монету, он положил ее рядом с баночкой у ног бога.

Все началось со случайного стечения обстоятельств, о чем я не стала бы рассказывать, если бы сочиняла вымышленную историю. В реальной жизни ежедневно происходят совпадения, которые не годятся для романов, поэтому писатели стараются не использовать их в своих произведениях. Но они происходят. Происходят каждый день. А в тот день они, вернее, оно произошло дважды.

Я работала у себя дома, когда стук в дверь возвестил о прибытии четырех студентов-второкурсников. Обыкновенно я радуюсь их приходу. Такова моя работа. Я преподаю английский в колледже Хейуорт в Кембридже и общаюсь с ними ежедневно. Но в тот солнечный майский день нежданный гость был мне ни к чему, даже если бы это оказался посыльный с зарегистрированным письменным сообщением, что я получила главный приз лотереи Эрни. Я сочиняла поэму.

Существует мнение, что человек, перешагнув тридцатилетний рубеж или вступив в брак — а это может произойти и раньше, — уже не в состоянии сочинять стихи, во всяком случае такие, какие стоит читать. Есть, конечно, замечательные исключения, но они только подтверждают правило. Что же касается семейной жизни, то я полагаю, что данное правило распространяется только на женский пол — женщины говорят, что после свадьбы с ними что-то происходит. Но в тот солнечный вторник ни одно из вышеупомянутых ограничений на меня не распространялось. Мне было двадцать семь лет, в браке я не состояла, никого не любила, и единственной моей страстью являлась работа.

Вот почему мне следовало радушно принимать студентов, жаждущих обсудить со мной поэзию Джорджа Дарли, которую мой введенный в заблуждение коллега включил в курс лекций о поэзии начала девятнадцатого века, чем обескуражил самых лучших моих студентов, не понимавших, чем Дарли заслужил подобное. Но тем утром меня охватило наиредчайшее вдохновение, и я сочиняла собственную поэму. Значительнее, чем у Джорджа Дарли. И в любом случае лучше (что, кстати, нетрудно). Как поэт конца двадцатого века, да еще с трудом добивавшийся места под солнцем, я часто думала, что некоторые более ранние поэты слишком легко публиковались. Но своим студентам этого я не говорила. Пусть себе превозносят знаменитых. Тем более они так редко кого-то ценят, что им это будет полезно.