Мэри Кубика - Не плачь

Я больше не спешу. Наоборот, надо как-то убить время, потому что до встречи с детективом целых два часа. Иду в комнату Эстер, сажусь на пол и снова принимаюсь собирать фотографию. Скоро разрозненные кусочки складываются в одно целое: рукав свитера цвета сливы, черная туфля. Нити светлых волос, очень похожих на мои, светлые разлетающиеся волосы поверх толстого свитера с воротом-лодочкой. Чем больше полосок ложится на место, тем больше дрожат у меня руки. К концу процесс ускоряется. В куче на полу уже не так много полосок. К тому же я становлюсь настоящим знатоком, уже отличаю голубизну неба от голубого короткого рукава рубашки мужчины, который стоит на заднем плане, под навесом у входа в магазин – навес, конечно, тоже голубой. Я по одной подбираю полоски и укладываю их на место, наблюдая за тем, как получается картинка: городская уличная сцена. Мне не идет бордовый цвет, но тот свитер мой любимый. Из-за выреза лодочкой рукав соскальзывает с плеча, обнажая ключицу; вид довольно сексуальный. Свитер темно-бордовый, не слишком феминистский и не такой изысканный, как лавандовый или фиолетовый. В общем, мой любимый свитер цвета темной сливы. Меня сняли в движении, я иду по городской улице. Я не улыбаюсь; даже не смотрю в камеру. Более того, я даже не знаю, что меня снимают, и – поскольку меня окружают другие пешеходы, так же не ведающие о камере, как и я, – я представляю, что Эстер спряталась на другой стороне оживленной городской улицы и снимает длиннофокусным объективом. Но зачем?

Ответ приходит, когда я дрожащими пальцами кладу на место последнюю полоску. Меня пробирает дрожь. Наверное, я бледнею.

Вижу, как под моими руками оживает мое лицо: плоский лоб, тонкие брови, большие глаза. Я собираю нос, губы, двигаясь сверху вниз, дохожу до голой шеи над горловиной сливового свитера и вижу: кто-то перечеркнул ее красным фломастером, словно отрезал.

Стараясь не шуметь, вылезаю из дома, но к себе не иду. Притаившись, сижу в зарослях у входа. Я еще не сообразил, что делать, поэтому мешкаю и размышляю, размышляю и мешкаю. Правда, времени у меня немного. Не успеваю я что-нибудь сообразить, как слышу шорох. Он доносится от окна. Потом слышу шаги на лужайке. Хруст гравия, шорох осенних листьев под ее ногами. Перл все за меня решает.

На ней пальто, шапка, а в руках у нее лопата. «Неужели лопата?!» – удивляюсь я, разглядывая то, что она сжимает в руках. Да, лопата.

Она идет прочь. Меня она не замечает – я крадусь следом шагах в двадцати от нее. Мы проходим центр городка и движемся к старому кладбищу. Опять! Я иду на цыпочках, стараясь заглушить шаги. Сама Перл словно летит по воздуху.

С замиранием сердца смотрю, как Перл распахивает скрипучую металлическую калитку, идет по ковру из палых листьев. Я по-прежнему крадусь следом. Еще очень рано, солнцу только предстоит развеять густой туман, окутавший землю, сгустивший воздух в облака. Мы всю дорогу словно идем по облакам: Перл впереди, я сзади. Видимость не больше десяти шагов, так что мы оба понятия не имеем, что там дальше. По крайней мере, я понятия не имею, что там есть и чего нет, как будто я – Христофор Колумб, подозревавший, что с плоской земли можно упасть. Черное сереет в тумане – кора деревьев, металлическая калитка. Из-за тумана все какое-то размытое, белесоватое. Ветки и старые надгробные плиты становятся неосязаемыми, а по краям словно исчезают. Растворяются в тумане у меня на глазах. Горят уличные фонари, но их свет не проникает дальше десяти шагов. Я то и дело спотыкаюсь – о камни, древесные корни и надгробные плиты. Мы идем к могиле Женевьевы. Перл не знает, что я тоже здесь. Я держусь в отдалении, полностью скрытый густым туманом и ветками разросшихся кустов. У меня на глазах она втыкает в землю лопату и начинает копать.

На улице холодно. Солнечно, правда, но солнце особо не помогает.

Солнце отражается от стекол зданий, ослепляя меня. Я замедляю шаг. Слепит глаза, я ничего не вижу, хотя видеть нужно – я пробиваюсь в толпе народу, оглядываясь вперед, назад, спеша в Миллениум-парк. То и дело оборачиваюсь, проверяя, не следят ли за мной.

На улице около нуля; по всей Мичиган-авеню рабочие зажигают праздничные гирлянды на домах и на деревьях. Сейчас еще слишком рано для Рождества, только ноябрь, однако через несколько дней появятся Микки и Минни и возглавят парад, фестиваль света, на который мы с Эстер вместе ходили в прошлом году.