AlmaZa - Поперчить посахаренное [СИ]

Чжунхэ спустился вниз и помог поднять Чживона в квартиру, где они принялись укладывать его на разложенный диван. БиАй ломал голову, где взять врача, умеющего хранить тайны. У него был личный, выручающий их, но он был другом отца, который сразу всё доложит отцу, а там прямая отправка информации туда, куда не нужно.

— Где взять хорошего, молчаливого костоправа?

— Молчаливый костоправ — мертвый костоправ, — заметил Чжунхэ. — Воспользуемся услугами любого, а потом в реку. Заодно и тело будет, обрядим его только в шмотки Бобби.

— А то его не опознают?

— Можно обжечь. Может, байк ещё и загорелся?

— Много свидетелей обратного, — отказался от идеи Ханбин.

— Моего лица, в принципе, не знают, — подал голос Чживон. — А моих клинических данных давно нигде нет. Вы забыли? Я чистый лист, сведения обо мне стерты под ноль. — Он посмотрел в сторону кухни, куда пока отправили девушек. Как легко ему всегда было делать, что хочется, лететь, куда хочется. Он сказал правду, что не собирается ни к чему привязываться. Вещи — это временная ерунда, сменяющаяся и ничего не стоящая. Но он не сказал, что ни к кому не привяжется. Или уже поздно было, и привязанность есть? БиАй пристально смотрел на него и Бобби, чтобы объяснить как-то тоску на лице, произнес: — Ямаху жалко. Я звал её волчицей.

— Новую купишь. — Наложив шину на руку — единственное, что точно умел определять и чинить в людях БиАй, это переломы берцовых и локтевых костей — друг выдохнул и, наконец, осознав, что самое страшное прошло, что пока всё налаживается и они «выплыли», позволил себе расплыться и обозваться: — Еблан ты, Бобби.

Хёна вышла из туалета, выключив там свет и, со слезами на глазах посмотрев на Дохи, которая уставилась в одну точку в ожидании, когда молодые люди закончат тайное совещание и допустят их, решила обратиться не к подруге, а тому, с кем всё напрямую было связано. Она приоткрыла дверь в комнату.

— БиАй, можно тебя на минуту? — Он нехотя отвлекся от тихого смеха с друзьями, уже собираясь нервно по привычке ответить, когда увидел взгляд Хёны, и не смог не подняться. Выйдя к ней, он посмотрел на другую девушку, сидевшую в кухне, и отвел свою в спальню Чжунхэ.

— Что случилось? — Встревожено воззрился он на неё. Хёна закусила нижнюю губу и, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, опустила глаза.

— Они пришли…

— Кто? — непонимающе переспросил Ханбин. У неё ещё был шанс пойти на попятную, обдумать хорошенько, сыграть в обман, если бы ей нужно было сохранить всё, как есть, но…

— Месячные, — шепотом выжала она. Слеза всё-таки стекла. Ей трудно произносилось признание по двум причинам: теперь БиАя ничего не держит рядом с ней, а ещё он терпеть не может все эти разговоры о женской подноготной.

— Чего ж ты плачешь? — непонимающе улыбнулся он шире, чем улыбался до этого в беседе с Чживоном и Чжунхэ. — Радуйся, проблемой меньше!

— Ты рад? — подняла на него взгляд Хёна. Ответа можно было не ждать, всё на лице и в глазах. Он заметил, что она не от неожиданности хотела зареветь, не от облегчения, а чего-то другого.

— Ты хотела ребенка что ли? — Девушка замялась. — Или меня этим удержать?

— Никогда бы не опустилась до лжи перед тобой, БиАй, — честно сказала она. — Я не стану привязывать к себе и пытаться удержать при себе какими-то средствами, если я сама тебе не нужна. Поэтому сказала тебе сразу же. Сейчас.

— То есть, секс сегодня отменяется? — протянул он после недолгой паузы. Хёна растеряно затеребила куртку. На ресницах задержалась влага, и под глазами было сыро. Ханбин поднял руку и вытер слезы под нижними веками. Она стояла перед ним, такая беззащитная и невинная, как и год назад. Словно ничего не изменилось. Толкни он её хоть пальцем — она сломается. Именно от его пальца, именно от его толчка. — Ну, чем тебе поднять настроение? — вздохнул он, погладив её по щеке. Наклонившись, он в шутку спросил: — На самом деле тебе бэбика заделать? — Хёна пристыдилась его фразы, приняв её за издевку. Она потрясла головой, спеша показать, что не претендует на многое. Даже если бы ей хотелось бы этого… это невозможно. Это, действительно, станет проблемой, ничего не дав, и ничего не решив. Ханбин притянул её к себе и поцеловал в макушку. — Я тоже думаю, что ещё рано. Года через два минимум, ладно? Я ещё хочу пожить для себя. Для… — он остановился, не в состоянии выдать обычную для него красивую строчку, какие лились всегда без затруднений. Почему он не может сказать «для нас, для тебя»? Всё так легко всегда произносилось! За этим ничего не стояло. А теперь, говоря это, он поймал себя на мысли, что успел когда-то, дня за два последних, спланировать себе какую-то необходимость завести семью с Хёной, чтобы признать ребенка, а когда необходимость отпала, и перед ним только что возникло раздольное, вольное будущее, в нем всё равно осталась Хёна, без которой картинка сингапурских просторов оказалась пустой. Нет, не потому что он жить без неё не мог, думал о ней каждую минуту или чувствовал неутолимую страсть — этого не было. Но потому, что это был тот человек, которому он мог бы доверить всё, абсолютно всё, потому что она была верной, доброй, преданной, всегда преданной, любящей, потому что она всё прощала и терпела, потому что она не продаст, не сдаст, и не подставит, а это ему в Сингапуре очень пригодится. Нет, он не любит её, но… просто не хочет терять. Просто никогда не отдаст никому. Просто ему нужно, чтобы она была рядом, молчала, плакала, улыбалась, пожимала плечами, разливала дрожащей от его шепота рукой чай, разбивала в раковине тарелки, потому что он тронул её бедра, тихо рыдала в его плечо от удовольствия, не решаясь сказать, что лучшего с ней ни бывало никогда и с болью смотрела бы на других женщин, чувствуя запах измены, но смиряясь. И никогда, никогда не смотрела бы на других мужчин. И когда он это проговорил в себе, то не смог остановить совершенно другие слова: — Я хочу, чтобы ты приготовила документы для перевода в другой университет. К окончанию моей учебы. Я уезжаю в Сингапур. Ты едешь со мной. Завершишь образование там.