Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

— Когда-то, в школьные годы, мы сидели за одной партой и я был уверен, что люблю ее и буду любить вечно. Потом наши пути разошлись, и я до прошлого воскресенья ничего не знал о ней.

— Во сколько состоится вынос тела, в два часа? — Вьюгин сделал пометку в настольном календаре. — Если завтра не случится вселенской катастрофы — можешь отдыхать.

В общежитии на проходной дежурила тетя Наташа, дородная добродушная женщина лет пятидесяти пяти. Абсолютно все на заводе звали ее не по имени-отчеству, как других вахтерш, а по-соседски — «тетя Наташа». Я — не исключение.

— Андрей, — увидев меня на входе, позвала вахтерша, — тут тебе послание оставили.

— Кто оставил? — Я невольно вспомнил записку от Лебедевой.

— Лариса Калмыкова, — смущенно ответила тетя Наташа и протянула мне сложенный вдвое тетрадный листок.

— Что пишет? — не задумываясь, спросил я.

— Андрей Николаевич, да как же ты такое подумать мог! Я чужие письма никогда не читала. — Щеки у вахтерши порозовели. Засмущалась. Видать, есть причина.

— Тетя Наташа, да я не про письмо! Она ничего на словах передать не просила?

— Ничего не просила, — обиженно пробурчала вахтерша.

По уму, чтобы не портить отношения, мне следовало бы успокоить ее, сказать что-то типа: «Тетя Наташа, ты на меня не обижайся. Я же не с подвохом говорю. Это у меня профессиональная деформация так проявляется. Я еще от работы не отошел и всех людей сужу по себе. Вот если бы мне в руки чужое письмо попалось, то я бы его обязательно прочитал, до последней буковки бы изучил. Работа такая, ничего не могу с собой поделать».

Но я ничего не стал ей говорить. Мне не за что оправдываться. Я ее чужие письма читать не заставлял.

Поднявшись к себе в комнату, я развернул листок.

«Андрей! Нам надо встретиться и серьезно поговорить. Лариса».

Ставлю рубль против червонца — вся общага уже знает содержание этого послания. Оставить записку на проходной — это все равно что пришпилить ее на доску объявлений: «Читайте, дорогие товарищи! У меня от общественности секретов нет».

Я понюхал письмо. Бумага пахла сливочным кремом, ромовой пропиткой и жареными орехами.

— Какой же ты настырный человек, Лариса! — сказал я записке, скомкал ее и бросил в коробку для мусора.

Говорила мне Калмыкова, что ноги ее в общежитии не будет — и слово свое держит. Знает ведь, что вахтерша обязательно прочитает послание и потом растрезвонит на всю общагу: «А у Ларисы-то с кондитерского цеха с Лаптевым все, любовь закончилась. Она его на выяснение отношений вызывает, а он ее сторонится, видать, уже другую нашел».

Поднялась бы Калмыкова ко мне на этаж, подсунула записку под дверь — все бы осталось в тайне. А так сама вынесла наши отношения на публичное обсуждение. И зачем после этого вообще встречаться, если все и так понятно. Оставить ей ответное послание, что ли?

«Лариса! Встретиться с тобой в ближайшее время не могу. Напиши, как у тебя дела, как мама? Андрей».

В размышлениях о неизбежном выяснении отношений я стал переодеваться, но не успел сменить брюки на домашнее трико, как в дверь осторожно постучали. Парикмахерша! Вот кого не ждал так не ждал.

— С чем на сей раз? — сухо спросил я, демонстративно застегивая молнию на ширинке.

— Андрей Николаевич, я пришла извиниться за вчерашнее.

— Да ладно тебе, что я, шуток не понимаю, что ли? — Я не знал, что мне делать, впустить ее в комнату или продолжать разговор с ней через порог.

— Андрей Николаевич, у нас у одной девочки день рождения. Пойдемте к нам, мы вас тортиком угостим.

Как здорово вновь оказаться свободным человеком! Не успели чернила высохнуть на Ларискином письме, как меня уже чаевничать зовут. Что-то раньше дни рождения без меня отмечали. Пошла, пошла вверх синусоида! Только не вовремя.

— Галя, я бы с удовольствием принял приглашение, но у меня завтра траурные мероприятия, так что мне не до веселья. Хочется побыть одному.

— У вас кто-то умер? — сочувственно спросила она.

— Одноклассница.

— Такая молодая и уже умерла? — искренне удивилась парикмахерша.

— Она не умерла. Ее застрелили два дня назад.

— Извините, я не знала.

После ухода парикмахерши я обнаружил, что дома совершенно нечего есть.

«Вот черт, звала же меня Галька торт есть, зачем я отказался? Наверняка к торту колбаса полагалась, торт без колбасы не едят. Теперь придется идти на завод, питаться подножным кормом: масло, яйца, хлеб. Жалко, на хлебозаводе колбасу не выпускают. От хорошего куска колбасы я бы не отказался».