Елена Касаткина - Чужими руками

— Нашли. Вернее он сам нашёлся.

Добавленная в начинку алыча оттеняла вкус яблок и в букете с корицей оставляла неповторимое послевкусие. Лена уплетала пышущие жаром плацинды за обе щеки и не могла остановиться.

— Что-то голос у тебя не очень довольный? — пытливо глядя на дочь, спросил Аркадий Викторович.

— Даже не знаю, вроде всё очевидно, есть чистосердечное признание, но на душе у меня как-то неспокойно, будто нас обманули. — Лена отложила недоеденный кусок плацинды, чувствуя, что вместить его в себя полностью всё равно не удастся.

— Отдохнуть тебе надо, доченька. — Мягкая тёплая ладонь матери нежно коснулась головы дочери. — А сходи-ка ты в картинную галерею, там Глазунов выставляется.

Живопись Лена любила. Не то чтобы она хорошо в ней разбиралась, но творчество с малых лет притягивало её. И не только творчество. Сначала был спорт. В первом классе дядя Коля — спортсмен и физкультурник записал девочку в секцию по плаванию. С самого первого занятия тренер заставлял ребятишек, свернувшись калачиком, нырять под воду. Лена не умела плавать и страшно боялась утонуть, поэтому через месяц начала прогуливать тренировки, а потом забросила занятия вообще.

За короткий период Лена Рязанцева перепробовала многое: гимнастику, настольный теннис и даже почти год посещала секцию по волейболу. Но просидев на скамейке запасных все соревнования, поняла, что олимпийской чемпионкой ей всё равно не стать и ушла из спорта. Скучать без дела не пришлось, старшая сестра записала её в кружок народных танцев, в котором сама занималась уже долгое время.

Танцы Лене нравились, но как только она достигла в них определённого уровня, ей стало неинтересно. Так было всегда, девочка вмиг увлекалась, но так же быстро остывала, как только у неё что-то начинало получаться.

Но одна её мечта всё же сбылась. Лена мечтала о фортепьяно. В музыкальную школу поступить не удалось, но, несмотря на это, родители купили ей настоящий инструмент. Красивое лакированное фортепьяно «Терция» белорусского производства поставили в комнате родителей и пригласили репетитора — девушку Надю, которая жила этажом выше. Так музыка стала для Лены главным удовольствием в жизни.

Белые стены картинной галереи были увешаны масштабными по размеру полотнами, с каждой из которых на Лену смотрели сотни глаз. Девушка остановилась перед самым большим полотном с изображением людей, которые, так или иначе, оказали своё влияние на ход истории. Она была далека от такого рода искусства, но картина не отпускала, затягивая в себя словно в водоворот времени.

Лена старалась рассмотреть каждое лицо, но почему-то взгляд притягивали в основном лица кровавых тиранов. Выходя из галереи она поняла, что не получила того эстетического удовольствия, которые обычно получала от картин великих художников, размещенных в Третьяковке и Русском музее. Но сказать, что увиденное не оставило в её душе отклик, она не могла.

— Ну, как тебе Глазунов? — Евгения Анатольевна налила в тарелку бордового цвета борщ и добавила в него ложку сметаны. Бордовый и белый слились в одно целое и создали красивый ярко-малиновый цвет. Что-то это напоминало. Лена задумалась. Где-то совсем недавно она видела это сочетание белого с бордовым. Где же? Где? И тут она вспомнила. Точно такая же смесь красок была на палитре в мастерской Ивана Сафронова. Тогда, в день убийства Веры Павловны, они осматривали помещения особняка, и девушке бросилось в глаза это красивое сочетание оттенков. Кажется, художник рисовал пионы.

— Мам, а ты такого художника Сафронова знаешь? — не ответив на заданный матерью вопрос, спросила Лена.

— Это какого? Ивана Константиновича? Знаю, был такой в советское время. Неплохо, кстати, начинал. Даже состоял в союзе художников. — Евгения Анатольевна села напротив дочери.

— А почему был? Он же вроде не умер?

— Так это его жену убили? — вдруг осенило женщину.

Обстоятельства дела были известны родителям со слов Лены, но в детали девушка их не посвящала, стараясь уберечь родных от неприятных подробностей.

— Был потому, что весь вышел. Его очень быстро забыли.

— Почему?

— Исписался, стал повторяться, в общем, публика постепенно утратила к нему интерес.

«А не навестить ли мне этого горе-художника?» — вдруг пронеслось в голове девушки.

Муж Веры Сафроновой был единственной тёмной лошадкой в этом странном деле. Каким-то удивительным образом ему удалось остаться на втором плане.