Елена Арсеньева - Тайна Зинаиды Серебряковой

— Ладно, — кинула своей повинной головой Ира. — Только… только вы не можете дать мне немножко денег прямо сегодня? Сейчас? Авансом. Потому что… у меня уже ни копейки не осталось, честное слово, а надо же есть, и на мне платья начали трещать, надо что-то купить, чтобы скрыть живот, а то вдруг меня какие-нибудь знакомые увидят…

— Деньги вам ни к чему, — с теми же металлическими интонациями, уже прочно закрепившимися в ее голосе, произнесла Аня. — Платье вам я сама куплю, а лучше — сошью, потому что я вполне профессионально шью. Вы по-прежнему будете жить у Нонны Алексеевны, именно ей будут выделяться суммы на оплату вашего жилья и на текущие расходы. Нонна Алексеевна будет следить за вашим питанием, покупать продукты. Смысл в том, чтобы вы днем ни на шаг не выходили из квартиры. Вас никто не должен видеть, ваша беременность должна сохраняться в полнейшей тайне, усвойте это с первой же минуты! Ежевечерне мы с мужем будем приходить за вами и вместе гулять. Прогулки перед сном весьма полезны, — сочла нужным добавить она.

Черт знает, почему Аня несла такую жуткую казенщину! Отродясь она так не говорила, наоборот, все подружки восхищались образностью и богатством ее речи. «Ты, Анечка, говоришь, будто стихи читаешь. Или роман!» Ну а сейчас она будто бы декламировала инструкцию к электроутюгу. Или холодильнику. Но ей было необходимо именно это, чтобы не сорваться, чтобы не разлиться слезами от жалости к себе, к Диме, к этой отвратительно красивой девчонке, к младенчику, в конце концов, которого родная мать бестрепетно отдаст чужим людям — бестрепетно, но отнюдь не бесплатно. Причем потребовала деньги в долларах. Ну да, рубль дешевеет со страшной силой, а что будет к тому времени, когда Ирка родит?! Сколько денег на нее уйдет — подумать страшно, ведь придется покупать доллары на черном рынке! Все сбережения, отложенные на машину, на это уйдут. А сколько еще займет переезд…

Да, с Хабаровском, родным, любимым, зеленым, решено было проститься навеки. А что делать? Пусть это краевой центр, но, по сути, большая деревня, старожилы все друг друга знают, если не лично, то повязаны общими знакомыми. Здесь невозможно сохранить тайну усыновления, а это было для Ани непреложным условием будущего счастья. Если она оказалась несостоятельна как женщина — пусть не по своей вине, но не станешь же это объяснять каждому! — то об этом никто не должен пронюхать. Дима тоже считал, что в интересах будущего ребенка не знать, что его вырастили и воспитали приемные родители, а родная мать продала за деньги. Мальчик (девочка) должен (должна, нужное подчеркнуть) с первого мгновения знать только одну маму — Аню и одного папу — Диму. Итак, подальше от Хабаровска!

Куда конкретно ехать — такого вопроса не было. Сокурсник и друг Димы Коля Вострецов сто раз звал его в Горький, где работал в закрытом оборонном КБ, имевшем дело с подводными лодками и очень заинтересовавшемся темой Диминой кандидатской диссертации: «Миграции глубоководных рыб в связи с геотектоническими процессами». В любую минуту, стоило Диме только сказать «да», его должна была ждать квартира и зарплата, настолько превосходящая жалкие подачки НИИ ихтиологии (пусть и с дальневосточной надбавкой!), что ни один здравомыслящий человек не стал бы сомневаться. Но романтик Дима сомневался, потому что больше Ани любил на свете только Амур-батюшку. Ну что ж, в Горьком будет Волга, которая, как известно, матушка…

Сегодня же, вернувшись домой, Дима позвонит в Горький (учитывая семичасовую разницу во времени, там как раз будет утро, самое время начинать новую жизнь!) и скажет Коле, что согласен переезжать. Но не сразу, а только через четыре или пять месяцев. Потому что жена беременна, и врачи не рекомендуют ей перелетов или длительных переездов. Вот как родится малыш — тут они, Литвиновы, и нарисуются в Нижнем, и Дима незамедлительно приступит к работе.

А пока они будут выгуливать по вечерам, в темноте, Ирину, и платить Нонне за молчание, и… ладно, о будущих проблемах не стоит загадывать. Главное, усвоила для себя Аня, чтобы на этих поздних прогулках Дима держался подальше от Ирины. Она сама будет вести Иру-инкубатор под руку, а Дима — поддерживать ее. Свою жену! Пусть Дима в договоре исключает малейшую юридическую неприятность, а об исключении неприятностей бытовых позаботится сама Аня.

Перрон уже давно опустел, когда задержавшиеся пассажиры девятого купе вывалились наконец из вагона. От свежего воздуха Струмилину стало полегче. Однако женщины еле тащились, Литвинова чуть вообще не свалилась с подножки. Глаза у нее закрывались на ходу, словно девушка никак не могла проснуться. А может, она просто-напросто мастерски притворялась, кто ее знает.