Николай Псурцев - Крутой парень

Нежатся в музыке скрипки с роялем.

Черный метрдотель склоняется к самому уху Вагина, прикладывает руку к груди, что-то быстро показывая на дверь. Вагин не слышит поначалу, что ему говорит этот назойливый человек, он купается в ЕЕ глазах. Потом морщится, начинает что-то понимать, кивает согласно.

За стеклянными дверями, в фойе, толпится народ. Женщины, мужчины. Много иностранцев. Еще больше наших. Не иностранцев. Судя по виду, это фарцовщики, проститутки, рэкетиры, мошенники, воры, грабители, просто спекулянты и другие странные личности жуликовато-чиновничьего вида.

Они галдят. Грязно ругаются. По-русски и по-английски, и на других разных языках, кто какой знает, стучат кулаками в стеклянные двери и вообще ведут себя неприлично.

Лика и Вагин поднялись — и снова рука в руке — пошли за метрдотелем в сторону второго выхода.

Двери, наконец, открыли. Толпа с гиканьем ворвалась в зал. Два официанта были сбиты с ног. Несколько столиков опрокинуты. Побиты тарелки, рюмки и фужеры. Ну а в целом все обошлось благополучно.

Уже ночь. Уже светят звезды. Много звезд. Завтра будет славный день. Они лежали на траве и смотрели на небо. Долго смотрели. Так долго, что официант, который стоял неподалеку от них возле черного входа в ресторан, устал держать поднос с шампанским и, плюнув на приличия, поставил поднос на землю и закурил.

Вагин повернулся к Лике, погладил ее лицо, поцеловал, прижал ее к себе, целовал сильнее, задыхался, ладонь его поползла по ноге женщины. Выше, выше… Она вскрикнула, не сдержавшись.

— Погодь, — проговорил кто-то неподалеку. — Давай поглядим. Ща он ее трахать будет, — говорил с трудом. Язык тяжелый.

Вагин, раздраженный, приподнялся на локте. За оградой стояли два мужика в расстегнутых белых рубахах и пялились на Вагина и Лику.

— Не-а, — сказал второй, — не будут.

— Будут, — настаивал на своем первый. — Я бы точно стал, — икнул.

Вагин вынул пистолет и стал угрожающе подниматься.

— Ааааа! — заголосили мужики и, спотыкаясь, убежали.

— Ха-ха-ха! — посмеялся официант и закурил еще одну сигарету.

Вагин сплюнул, сумрачный, недовольный, убрал пистолет, подал руку женщине.

Просторный гостиничный номер. Огромная кровать. Два толстых кресла. И повсюду свечи. Повсюду. На столике, на тумбочках, на шкафу, не телевизоре, на подоконнике. И все горят. Все. Вагин обнял женщину, расстегнул жакет на ней, коснулся ее груди, снял жакет, осторожно, медленно, прошуршал молнией юбки. Женщина осталась в одних белоснежных крохотных трусиках…

За стеной кто-то застонал, громко, со сладкой истомой — женщина, потом проревел что-то мужчина, заныла кровать.

Вагин скривился, злясь, оскалился, выдернул из кобуры пистолет, шагнул к двери. Лика повисла на нем. Смеялась.

…Она опять не сдержалась, закричала, когда он вошел в нее. За стеной тотчас замолкли.

Слушали.

Пусть.

Не надо стесняться радости.

— Я люблю тебя, — сказал он потом.

— Я люблю тебя, — сказала она потом.

I love you. Je t’aime. Ti amo. Ich liebe dich. Uo te quieao.

Блеклый день. Будто пыль в воздухе клубится. Невесомо. Никак не осядет.

Машина стояла у тротуара.

По тротуару шли люди. Много людей. Очень. Тротуар был для них тесен. Они задевали друг друга плечами, руками, а некоторые даже умудрялись задевать друг друга и ногами. Поэтому самые нетерпеливые, а может быть, самые умные, спрыгивали с тротуара и шли по мостовой. А по мостовой ехали автомобили. Много автомобилей, хотя, конечно, меньше, чем людей на тротуаре. И эти самые автомобили иногда задевали людей, идущих по мостовой, и тогда самые нетерпеливые из людей, а может быть, и самые умные, вскакивали на тротуар и, помогая себе плечами, руками и ногами, решительно втискивались в плотный поток себе подобных… Они задевали друг друга руками, плечами, и даже ногами, и поэтому самые нетерпеливые из них, а может быть, самые умные, спрыгивали с тротуара и шли по мостовой…

Машина стояла у тротуара.

За рулем был Вагин. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, а ноги его располагались на передней панели, по обе стороны от руля. Так ему было удобно. Он вообще всегда стремился к тому, чтобы ему было удобно, и этим, в частности, отличался от подавляющего большинства людей, которые стремятся, чтобы им было неудобно.

Вот такой был Вагин. Вот такой был. Вот такой. Вот.

…Салон был до отказа набит сладкоголосым Томом Джонсом. Вагин слушал магнитофон. Громко. Семидесятые годы. «Естердей».

Смотрел в одну точку перед машиной. Рассеянно. Стеклянно. Сигарета приклеилась к губе, висела невостребованно, слабо дымилась…