Майкл Шейбон - Окончательное решение, или Разгадка под занавес

— Где я возьму ему эту ср-р-р-раную пр-р-р-риставку? — отчеканил Бруно.

Человек выдохнул с присвистом и замахнулся, как для удара. Бруно знал, что такое, когда тебя бьют. Ему пытались свернуть шею, его трясли, его били ногами. Просто есть песни, которые у иных людей всегда вызывают подобную реакцию, и либо надо постараться их не петь, либо, если ты по-настоящему умный попугай, как Бруно, надо уметь правильно выбрать момент. Полковника, например, очень легко было довести до белого каления, если в присутствии его жены всего-навсего осторожненько повторить кое-что из излюбленных фраз его юной подружки, мамзель Арно.

Бруно поднял когтистую лапу, чтобы отразить нападение. Сейчас он вырвет у обидчика из руки кусок сочной мякоти! Но удара не последовало. Вместо этого человек повернулся и пошел к кровати. Такое развитие событий Бруно вполне устраивало, потому что, если человек заснет, можно будет позволить себе и песню-азбуку, и песню вагонов, которая поется секретным голосом Линуса. Мальчик именно так ее и пел в дальней комнате дома Герраобергруппенфюрера, стоя у окна, выходившего на железнодорожные пути, и глядя на бесконечную вереницу составов, кативших туда, где каждое утро из земли вылезало солнце. На каждом вагоне был нацарапан значок, похожий на те, что царапает человек в своих листках; эти-то значки и составляли слова песни, у которой не было ни конца, ни начала. Кэлб все бы отдал за то, чтобы услышать песню вагонов, поэтому Бруно из бессознательного или сознательного упрямства, которое у его сородичей считается достоинством номер один, взял себе за правило петь ее, исключительно когда Кэлб спит. Звучащая среди ночи песня срывала человека с кровати и заставляла шарить впотьмах в поисках карандаша и блокнота, но стоило ему окончательно проснуться и сесть в круге света от лампы с карандашом наготове, как пение тут же прекращалось. Такие концерты продолжались ночь за ночью. Бруно повидал на своем веку людей, доведенных до безумия, взять хотя бы Голландца с острова Фернандо-По, где зной и не смолкают цикады. Попугай знал, как взяться за дело.

Внизу позвонили в дверь. В тесной комнатушке под крышей первым, как всегда, это услышал попугай и лишь потом человек. Человек сел, склонив голову набок. Среди попугаев подобная поза свидетельствовала бы о готовности к флирту, но среди бледных обезьян означала настороженность. Кэлб всегда держал ухо востро, когда кто-нибудь из семнадцати обитателей дома, шестеро из которых принадлежали к особям женского пола, приходил или уходил. Они жили не стаей, а порознь и практически не общались. В данный момент Бруно слышал, что делают девять из семнадцати: слышал, как работают радиоприемники, как шипит в печурках кокс, как позвякивают вязальные спицы. И еще, совсем снизу, из прихожей, до него донеслись слова квартирной хозяйки, миссис Дунн. Ей ответил незнакомый мужской голос. Затем на лестнице раздались шаги: трое, нет, четверо мужчин и миссис Дунн с ними тяжело поднимались по ступенькам, но Кэлб весь этот шум-гам заметил, только когда незваные гости миновали площадку третьего этажа и стали подниматься выше.

Тут, конечно же, Кэлб вскочил на ноги, скользнул к двери и прильнул к ней ухом. Мгновение он слушал молча, потом произнес одно только слово, грубое, страшное, любимое слово Герраобергруппенфюрера, когда тот лежал на кушетке в кабинетике папы Линуса в дальней части дома у железнодорожных путей. Как же смердели его сапоги! Почти так же, как стакан, из которого Голландец выпил свою смерть. Кэлб обвел комнату диким взглядом, затем повернулся к Бруно, простирая к нему руки, словно моля о помощи. Но Бруно не собирался ему помогать. С какой стати? Кэлб — негодяй. Он похитил Бруно у Линуса, который любил его, который пел ему, и эта песня была попугаю наградой за долгие годы заточения и скитаний. И, самое главное, Кэлб был убийцей. Бруно сам видел, как он ударил человека по имени Мистершейн молотком по затылку. Кэлб убил себе подобного. Мистершейн, правда, тоже был хорош, он собирался отобрать Бруно у Линуса, но разве Бруно хотел его смерти? Он бы все отдал, лишь бы сцена убийства, свидетелем которой он был, не стояла у него перед глазами.

Нужно было непременно объявить Кэлбу, что он, Бруно, не намерен ему помогать, даже если мог бы, даже если ему понятно, какая опасность стоит на пороге.

Он раскрыл клюв и издал несколько отрывистых звуков, слегка напоминающих кудахтанье. Поющая точка внутри перестала саднить. Кэлб, разумеется, знать не знал, что попугай глумливо намекал на ненавистный запах вареной птицы, а звук этот был точным повторением квохтанья черных минорок, копошившихся на заднем дворе принадлежавшего Полковнику дома, который находился в Бискре. Там, в Алжире, на Бруно произвела неизгладимое впечатление одна откормленная наседка с иссиня-черным оперением и ярким белым пятном на груди. Она точно так кудахтала.