Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

Зухра, служанка Шмитта, приносит нам две чашки кофе, и он заводит легкую беседу, нечто вроде прелюдии к серьезному разговору, чтобы помочь мне освоиться. Собаки разлеглись на ковре, сонно моргая: это время их законной сиесты. Их ничто не интересует, кроме хозяина: они следят за каждым его шагом, вслушиваются в его слова, перенимают его спокойствие и медлительность.

Пока мой хозяин говорит, я замечаю, что стена в глубине гостиной занята книгами в разноцветных переплетах, на стеллажах пятиметровой высоты; три остальные стены посвящены музыке. В нише, между коричневыми льняными портьерами, виднеется письменный стол, обтянутый гладкой бледно-желтой кожей, на которой играют блики дневного света. За моей спиной чернеет устрашающих размеров пасть камина, в которой свободно могут поместиться стоя несколько человек. Но когда я перевожу взгляд на широкое, обтянутое сиреневым бархатом кресло, где устроился Шмитт, я вдруг вижу мертвых.

Множество мертвых.

Я впервые вижу столько мертвых разом.

Более или менее видимые, более или менее реальные – хотя некоторые кажутся даже прозрачными, – они витают вокруг писателя.

Позади него – коллекция книг, вокруг него – коллекция мертвецов.

Некоторые из них производят на меня странное впечатление: кажется, я их знаю. Напрягаю память, пытаясь определить, кто есть кто. Вот этот, моложавый, резвый, в белом паричке, похож на Моцарта. А вон тот, неряшливый, в домашнем халате, напоминает Дидро. На софе, смежив веки, застыл Будда. А эта дама с копной мелко вьющихся волос, с жирно подведенными глазами, мечтательно и лениво раскинувшаяся на краешке письменного стола, – вылитая Колетт.

Мне все ясно. Эти гении, которым Шмитт воздает почести в своих книгах или в своих интервью, разделяют его существование. И они, конечно, не воздействовали на него в какой-то один, определенный момент, нет, они живут рядом с ним, беседуют с ним, наставляют, критикуют, вдохновляют его.

Руководствуясь этим критерием, я теперь значительно легче опознаю все другие тени, летающие вокруг Шмитта. В этом полнокровном человеке, с властной осанкой и нервными движениями, нетрудно узнать Мольера. А этот, болезненного вида, в испарине, который сидит на полу, между софой и креслом, перед маленьким пюпитром и что-то увлеченно пишет, напоминает Паскаля. Чуть выше замечаю парящих в воздухе Баха, Шуберта и Дебюсси. Но зато никак не могу определить имена трех других – монаха с аскетическим, хотя и сияющим лицом, который вознесся выше всех, лысого мальчика лет десяти и старого жизнерадостного араба, присевшего к Шмитту на плечо.

– Я чувствую себя здесь удивительно легко, – говорю я ему.

Он явно доволен моим комплиментом:

– Еще бы, ведь у нас под ногами сливаются три источника.

– И что же?..

– Они генерируют особую энергию. Вот откройте свой ноутбук.

– У меня его нет.

Он удивленно поднимает брови:

– Ну, тогда возьмите мой, сейчас я включу компас. Можете убедиться!

И я действительно вижу, что стрелка вращается как ненормальная, не в силах указать на север.

– В этом месте все компасы сходят с ума, и обычные, и электронные.

– Но что это означает?

– Что все возможно! Вот почему я решил поселиться здесь. Каждый раз, когда я осматривал этот замок, еще не зная, куплю ли я его, моим собакам, как и мне самому, не хотелось его покидать. Дома́ – они как люди: их выбирают не потому, что они чем-то нравятся, им просто уступают без рассуждений. А если ты доискиваешься причины любви, это означает, что ты не любишь.

– Месье Шмитт, вы интересуетесь многими религиями, проявляя к ним уважение и внимание; вы открыто признались в том, какую веру исповедуете сами; так что́ вы скажете о террористах, которые убивают людей и жертвуют собственной жизнью во имя Аллаха?

– Я скорблю об этом вдвойне. Меня поражает их жестокость. И возмущает, что она творится во имя Божье.

– А разве Богу не свойственна воинственность?

– Бог не говорит на наших языках. Ему нужны переводчики.

– Но что, если переводчики не вызывают доверия?

– Вначале никто из них не говорит на языке Господа.

– А потом они его осваивают?

– Его нельзя освоить. Можно изучить язык церквей, язык религий, но не язык Бога. Таких двуязычных переводчиков – с Божьего на человеческий – в мире не найти.

– Даже среди пророков?

– Они пользуются отдельными понятиями. Которые не выходят за пределы начального курса знаний.

– Даже среди мистиков?