Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

Он крепко ухватился за перила и нагнулся над водой.

– Пошли, – сказала я. – Если увидим ее на обратном пути в том же месте, значит это просто тень. Пошли вниз, в большой лес.

Он послушно повернулся, и мы пошли по широкой ровной дороге, которая вела вниз по склону туда, где деревья росли гуще.

– Ладно. Пойдем искать волков?

– Волков?

– Мадемуазель, у вас такой испуганный голос. Вы правда думаете, что здесь есть волки? – Филипп, трусивший передо мной, со смехом обернулся.

– Ну, я…

Он расхохотался и подпрыгнул, подняв кучу прошлогодних полусгнивших листьев.

– Думаете, думаете!

– Ну и что, – сказала я. – Раньше я никогда не жила в таких местах. Мне кажется, Вальми прямо кишит волками.

– У нас есть медведи, – сказал Филипп тоном человека, ожидающего поздравлений. Он серьезно посмотрел на меня. – Правда, есть. Я не вру. Такие большие, что трудно даже поверить. – Его руки в красных перчатках очертили в воздухе что-то, по размерам напоминающее гризли-переростка. – Я ни разу не видел медведя, vous comprenez [11], но Бернар однажды застрелил одного. Он мне так сказал.

– Надеюсь, сегодня мы не встретимся с медведем.

– Сейчас они спят, – успокоил меня мальчик. – Они не опасны, если только их не потревожить во время спячки в берлоге.

Словно желая подтвердить свои слова и испытать судьбу, мальчик вскочил на большую кучу сухих прошлогодних листьев, так что они взмыли в воздух яркими золотыми пятнами. К счастью, в берлоге не было медведя.

– Они спят очень крепко, – объяснил Филипп, явно решивший оправдать свою неудачу, – с орехами за щекой, как белки или рубундуки.

– Бурундуки.

– Бурундуки. Может быть, вы не хотите искать медведей?

– Мне бы не хотелось, если ты не имеешь ничего против, – сказала я извиняющимся тоном.

– Ну, тогда не будем, – великодушно согласился мальчик. – Но в лесу можно увидеть много других вещей, так я думаю. Папа мне о них рассказывал. Там есть дикие козы, и сурки, и лисицы, о, много всего! Как вы думаете, когда я буду иметь десять лет…

– Когда мне исполнится десять.

– Когда мне исполнится десять, мне позволят взять ружье, ходить на охоту и стрелять, как вы думаете, мадемуазель?

– В десять лет вряд ли, Филипп, но, конечно, позволят, когда ты станешь немного старше.

– В десять лет я буду старше.

– Конечно старше, но все же будешь еще недостаточно большой. Ты не дорастешь еще до такой степени… я хотела сказать, не будешь достаточно велик, чтобы носить ружье, подходящее для охоты на медведя.

– Тогда я буду охотиться на белок и бундуруков.

– Бурундуков.

– Рубундуков. Мне позволят взять маленькое ружье, чтобы стрелять в рубундуков, когда мне исполнится десять?

– Может быть, хотя я очень сомневаюсь. Во всяком случае, это то, что называют ложными амбициями.

– Plaît-il? [12]– Мальчик подпрыгивал передо мной, со смехом глядя на меня через плечо; его лицо светилось бледным румянцем под красной вязаной шапочкой. Передразнивая меня, он сказал с капризной гримасой: – Пожалуйста, по-английски.

Я засмеялась:

– По-моему, просто стыдно стрелять в белок и бурундуков, этих очаровательных зверушек.

– Очаро-вательные? Ну нет. Они грызут молодые деревья, доставляют много хлопот, и из-за них большие убытки. Это говорят лесники. Их надо стрелять.

– Очень по-французски, – сухо сказала я.

– Я француз, – напевал Филипп, весело прыгая передо мной. – И это мой лес, – щебетал он. – Все деревья вокруг – мои. Когда я вырасту и у меня будет ружье, каждый день буду ходить на охоту и стрелять белок и бундуруков. Посмотрите – вот сидит белка. Сейчас мы ее подстрелим. Бабах!

Он наводил палец на воображаемых белок и «убивал» их, сопровождая все это необычайно шумной песней, слова и мелодию которой сочинил только что. Она звучала примерно так:

– Смотри себе под ноги, дурачок, – сказала я, – а то сам бабахнешься.

И тут почти одновременно произошли три вещи.

Филипп, который, подпрыгивая, бежал впереди, обернув ко мне смеющееся лицо, споткнулся о корень и упал. Раздался резкий звук, словно кого-то хлопнули ладонью по спине; щелчок – и что-то ударилось о дерево совсем рядом с головой мальчика. А через секунду, разорвав торжественную тишину леса, донесся звук выстрела.

Не знаю, сколько времени понадобилось мне для того, чтобы осознать, что произошло. Звук выстрела, который невозможно спутать ни с чем другим, и распластанное тело ребенка на дорожке… На секунду мне показалось, что у меня остановилось сердце; словно судорога боли, пронзил ужас. Потом Филипп пошевелился, и тогда только до меня дошло, что в него стреляли и промахнулись.