Адриана Мэзер - Как повесить ведьму [litres]

– Нет, но слышала женский плач.

Он исчезает. Я до сих пор считаю историю Джексона полной чушью, но в ней может быть зерно правды. Например, птицы. Птицы, перья, вороны. Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два. Мысли о Джексоне ранят больнее, чем хотелось бы. Поверить не могу, что он разговаривал обо мне с Наследницами. Готова поспорить, они хорошо посмеялись над историей, как он прикидывался, будто я ему нравлюсь.

Листаю страницы книги, даже не читая их. На глазах выступают слезы, но я заталкиваю чувства подальше, пряча их под другими бушующими эмоциями, теми, с которыми сейчас еще могу справиться. Джексон не первый друг, предавший меня, и, наверное, не последний. Именно поэтому я не сближаюсь с людьми.

Тускло освещенная комнатка, такая по-старинному романтичная, когда в ней находится Элайджа, внезапно кажется изолированной от всего мира и слишком душной. Я открываю деревянную дверь, чтобы впустить немного воздуха. В проходе между книгами стоит мальчишка из нашей школы. Он с любопытством меня рассматривает. Возвращаюсь к круглому столу и собираю вещи.

– Мэзер? – спрашивает он.

– А? – Сердце начинает биться чуть быстрей.

– Я видел сегодня твое выступление. – Пацан опирается о дверь. Он невысок, но весьма коренаст и занимает бо́льшую часть прохода.

– Ясно.

Я оцениваю взглядом расстояние между ним и косяком, пытаясь определить, получится ли протиснуться мимо, если он окажется полным придурком.

– Я знаю о твоей семье все.

– Отлично. – Он прикалывается надо мной или просто пытается поговорить?

– Могу тебя сфоткать? – спрашивает пацан, вытаскивая мобильный.

– Ты что, серьезно? Иди и валяй дурака где-нибудь в другом месте.

Я хотела, чтобы меня перестали ненавидеть, а не начали глазеть, как в цирке.

– Сы-ы-ыр, – тянет он.

Не успеваю я возмутиться, как этот маленький засранец щелкает камерой, сверкая вспышкой прямо мне в лицо, и делает худшую фотографию на свете. Потом, смеясь, убегает по проходу.

– Я сломаю твой телефон! – кричу ему вслед, и в этот же момент из-за угла появляется седовласая библиотекарша. Я с этой библиотекой скоро фобию заработаю.

– Говорите тише, – требует она. – Пять минут до закрытия. – Затем одаривает пристальным взглядом «вы сами знаете, как провинились, леди» и уходит.

Я закидываю сумку на плечо и устремляюсь к лестнице. Зачем этому мальчишке моя фотография? Это знак, что люди больше не ненавидят меня или что они просто нашли новые способы надо мной издеваться?

Выходя из библиотеки, я складываю руки на груди, спасаясь от ночной прохлады.

– Снова заклятья, – сообщает Элайджа, появляясь рядом.

– Что?

– Дом… – Он еще более взволнован, чем когда уходил. – У окон и дверей лежат камни, перевязанные веревками и запечатанные черным воском. Я не ведаю значения этого колдовства, а потому не рискнул пересечь барьер.

Я пытаюсь припомнить, видела ли подобное, но, по всей вероятности, тогда просто этого не заметила.

– Но ты мертв. Что еще может случиться?

Его взгляд многозначительно заверяет, что я и половины всего не знаю.

– Нам нужно поговорить. Важные разговоры не ведутся на улице.

Я улыбаюсь его официальности.

– Здесь неподалеку есть сад. – И указываю в сторону особняка Роупс, где встречалась с Наследницами.

– Хорошо, это подойдет.

Элайджа идет так быстро, что мне приходится практически бежать, чтобы не отставать от него. Никогда еще не видела его таким.

Мы проходим под аркой в лабиринт цветов. Даже в темноте это место кажется живым. Над нами в лунном свете высится готическая башня. Элайджа петляет по тропинкам, он идет в сторону небольшой лавки под навесом. Не дожидаясь приглашения, я сажусь. Дух присаживается рядом и собирается с мыслями.

– Листая старые дневники, я нашел информацию о своей невесте, она вызвала беспокойство. Я ничего не рассказал тебе, потому что считал эти данные неуместными, моим личным делом. Понимаешь ли, моя смерть вызвала у невесты помешательство. Она похоронила мое тело на границе своих владений.

Точно. Совершивший самоубийство не может быть упокоен на святой земле. Как-то так. Меня разрывает между любопытством и страхом.

– Семья видела, как она день и ночь рыдала над моей могилой. Дома она спокойно разговаривала со мной, не желая принимать смерть. – Мне вспомнился рассказ Джексона о маме, как она вела себя, когда умер его отец. – Назло всему она еще ожесточеннее и требовательнее начала обвинять людей в колдовстве. Когда суды закончились, она сорвалась. Стала злой и рассеянной. Впрочем, удача была на ее стороне. Поскольку позор от завершившихся судов был слишком велик, а семья ее была влиятельной, ее не стали арестовывать.