Джоди Линн Андерсон - Искра в ночи [litres]

Отчасти это произошло потому, что две недели назад нам с ней сделали самый невероятный сюрприз. Ты, наверное, знаешь, о чем я.

Звонок трезвонил добрых три минуты, пока я пыталась натянуть платье на Бизи. Наша соседка снизу открыла дверь и поднялась к нам наверх, а следом за ней поднялся кто-то еще.

– К вам пришли, – сообщила она, и Бизи закричала, как будто на лестничной клетке стояло чудовище, а не мама с большим чемоданом. Она была словно призрак, и я сама чуть не упала в обморок.

Впервые за всю жизнь мама оставила свою драгоценную ферму и свою драгоценную Галапагосу. Сказать, что ее приезд нас удивил, это вообще ничего не сказать.

Бизи вцепилась в нее, как клещ, и не отпускала до самого вечера.

Конечно, нам очень хотелось услышать новости из дома, о ферме и о тебе, и поначалу мы только об этом и говорили.

Как только я более-менее пришла в себя после такого великого потрясения, я первым делом спросила о тебе и почему она вдруг решила приехать сюда.

Казалось, маме не хотелось говорить о тебе. Наверное, она все же прочла мой дневник, как я и хотела. Или, может быть, она всегда знала о моих чувствах к тебе.

Она сказала, ты переехал в город. Сказала, теперь ты работаешь у Джека. И что ты обещал позаботиться о Галапагосе, пока мамы не будет. Конечно, я сразу же поняла, что означает твоя работа у Джека.

– Думаю, он до сих пор сердится на тебя, Кэти, – сказала она. – Лайла хорошая девочка. И он это знает. Ее отец дал ему работу. – Она сделала глубокий вдох и все-таки договорила: – Мне кажется, он хочет знать, что ты собираешься делать дальше.

Я кивнула и сказала себе, что не должна ревновать. И все равно я ревную, даже сейчас я ревную. К вещам, к которым ты прикасаешься, и к одеялу, под которым ты спишь. Я ревную тебя к Джеку, который видит тебя каждый день, и, конечно, ревную к Лайле.

– Она хорошая девочка, – повторила мама. – Мне ее жалко.

– Почему?

Мама внимательно посмотрела на меня.

– Она никогда не заменит ему тебя.

Я надеюсь, что это правда, Эллис, но также надеюсь, что нет.

Сначала мы не говорили о Ленор. Но однажды вечером, когда Бизи уже легла спать, мы с мамой вышли на крыльцо. Мы уселист бок о бок и стали разглядывать прохожих. Я была слишком взволнована, чтобы начать разговор, и в мамином присутствии вся моя злость улетучилась. Она первая нарушила молчание.

– Я вовсе не собиралась делать из этого тайну, – сказала она, как будто продолжая давно начатый разговор. – Сначала ты была маленькой, а потом потеряла отца, и я не хотела добавлять к этой потере еще одну. А потом мне стало страшно, и чем дальше, тем страшнее. В наших с ней отношениях было немало такого, о чем я жалею, и я не могла выразить это словами. А без этого я не смогла бы рассказать о ней.

Я не смотрела на маму. Я сидела, глядя прямо перед собой, сцепив пальцы в замок.

– О чем ты хочешь меня спросить? – сказала она. – Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.

Я надолго задумалась.

– Почему ты прекратила ей писать? – спросила я. Странно, но именно этот вопрос волновал меня больше всего. – Ты больше ее не любила?

Мама как будто в изнеможении прислонилась к стене, ее каштановые волосы тонкими прядями падали на лицо, немного растрепанные, но все равно аккуратные.

– Тебе надо понять, – запинаясь, начала она. – Ленор была храброй, чуточку нетерпимой и чуточку несдержанной. Она ненавидела слабость, особенно в себе. Но она всегда стояла за меня горой. Она была дерзкой и яркой. Для меня она была настоящим героем. Я всегда ею восхищалась. – Она вздохнула, и мне показалось, что здесь она и остановится. Но она посмотрела на меня и продолжила: – Я смотрела ей в рот. Можно сказать, я ее боготворила. Может быть, я поспешила выскочить замуж отчасти из-за того, что мне хотелось, чтобы она думала, будто в Америке у меня интересная жизнь, но если по правде, то без нее я себя чувствовала совершенно потерянной. Все это время я тосковала по дому, но я никогда ей об этом не говорила. – Она покачала головой. – Даже не знаю, почему. Я не знаю, почему раньше, когда мы были детьми, мне непременно надо было указывать ей на ее недостатки… И вести себя так, словно я понимала что-то такое, чего не понимает она. Я как будто хотела ее принизить, опустить ее до своего уровня – до уровня маленькой, вечно напуганной девочки. Я не хотела, чтобы она поняла, что мне до нее не дотянуться. Даже когда она горевала, казалось, что с ней происходит что-то важное и интересное, что-то такое, чего никогда не будет у меня. В моем понимании она всегда пребывала на недосягаемой высоте.