Виктория Платова - После любви [litres]

«Мерседес» преодолевает очередной участок подъема, и мы зависаем над раскинувшейся внизу Эс-Суэйрой. Я не соврала и не польстила городу, приютившему меня:

он прекрасен.

Цепочки огней собираются в гроздья и снова распадаются, обнимают темную чашу океана, подрагивают, слезятся, мерцают. Если я и мечтала о Рождестве, то лучшего подарка, чем этот город, не сыскать. Сердце полно благодарности, и щемящей грусти, и томительного предчувствия – я еще не скоро вновь увижу Эс-Суэйру. Мое настроение передается и Доминику, в одночасье ставшему чутким, как собака-поводырь. Он останавливает машину и вместе со мной смотрит на огни.

– Эс-Суэйра восхитительна, – тихо говорю я.

– Эс-Суэйра – лучшее место на земле, – вторит мне Доминик. – Мой дед выбрал именно ее и не ошибся.

Дед Доминика. Основатель отеля «Sous Le Ciel de Paris». Я довольно смутно помню историю его появления в Марокко, хотя Доминик рассказывал ее неоднократно. Дед Доминика перебрался сюда в начале тридцатых вместе с еще двумястами тысячами переселенцев, он мог выбрать Марракеш, Касабланку, Рабат, но выбрал Эс-Суэйру. Возможно, огни тогда не были такими яркими, но сине-белое очарование существовало всегда.

– Нам пора, Саша́. – Доминик осторожно касается моего локтя.

– Мне кажется, я больше не вернусь сюда.

– Глупости. Это твой город.

– С чего ты взял?

– Потому что это мой город. Ты разве забыла? Мы оба собирались состариться здесь. Charmante petite vieille – я ни за что не пропущу такое зрелище!

…Через пятнадцать минут Доминик глушит мотор посреди пустынной местности, единственное украшение которой – десяток чахлых кустарников и растыканные в произвольном порядке голые деревца. А на такую мелочь, как приземистый, со слепыми стенами амбар (метрах в тридцати от дороги), я поначалу не обращаю никакого внимания. Деталь, которая делает амбар еще более никчемным: стоящий возле него пластиковый столик с тентом и такой же пластиковый стул.

– Приехали. Это здесь.

– Где.

– Видишь здание?

– Я вижу самый обыкновенный сарай. – Даже сюрреалистический тент ни в чем меня не убеждает.

– Это он. Кооператив по производству масла аргано.

– И в нем кто-то есть?

– Несколько женщин. Вдовы и жены, брошенные мужьями. Некоторые живут здесь постоянно.

– И здесь же работают?

– Да.

– Не хотела бы я…

– Поверь, это место намного лучше, чем то, в котором ты была. – В голосе Доминика звучит мягкая укоризна.

– Прости…

Я действительно совсем ополоумела: после пытки тюремной камерой позволяю себе капризничать, кобениться и перебирать харчами, как сказали бы мои питерские друзья. Пристыженная, я выхожу в ночь следом за Домиником. Прежде чем направиться к амбару, он вынимает из багажника небольшую спортивную сумку.

– Здесь твои вещи, Саша́.

– Спасибо.

– Все, что удалось собрать. К сожалению, они изъяли фотографии.

– Черт с ними.

– И кое-что из вещей. Но все остальное я привез…

Тихо переговариваясь, мы подходим к двери, чудесным образом вырисовавшейся в глухой стене. Приходится признать:

амбар я недооценила.

Такие двери сопутствуют борделям и кокаиновым гасиендам в самом сердце колумбийских джунглей. Такие двери я видела только в кино про карточных шулеров, наркотрафик и бандитские разборки в маленьком Токио (Чикаго, Сингапуре). Они обиты толстыми полосами железа, а середину украшает импровизированный датчик фейс-контроля – дверца в дверце, на уровне глаз. Сейчас она наглухо закрыта.

Прежде чем постучать, Доминик в спешном порядке инструктирует меня:

– Девушку, которая тебя встретит, зовут Сальма. Она единственная, кто говорит по-французски. Обращайся к ней без стеснения, она тебе поможет.

– В чем?

– Ну… мало ли какие вопросы могут возникнуть у девушек, – смущается толстяк.

В другое время я бы обязательно довела эту тему до абсурда и вогнала бы несчастного Доминика в краску, он все-таки очень мил. И по-детски непосредствен. Мой Доминик.

– Спасибо тебе за все.

Я обнимаю Доминика и неловко целую его в подбородок.

– Ну что ты…

Не слишком-то он обрадовался проявлению чувств и даже отстранился от меня – чуть более поспешно, чем следовало бы.

– Правда, спасибо. Ты мой единственный друг…

– Все в порядке, Саша́. Все самое худшее позади.

– Кстати, тебе идет этот одеколон.

Два коротких стука. Пауза. Три длинных стука. Пауза. И снова – два коротких стука. И снова – три длинных. Окошко в двери распахивается, и – прямо из темноты – к нам навстречу выплывают два диковатых влажных глаза.