Виктория Платова - После любви [litres]

– Есть и такое?

– Еще бы!.. У вас хорошие духи. – Способность Ширли перескакивать с предмета на предмет поразительна. – «L’Interdit», да?

– Точно. Но откуда вы знаете?..

– Еще бы мне не знать! Это первый аромат Юбера Живанши. Он придумал «L’Interdit» в пятьдесят седьмом году и посвятил его Одри.

– Одри?

– Одри Хепберн.

Вот! Вот почему мизансцена с мундштуком и котом, сидящим на плечах, показалась мне такой знакомой. Если не брать во внимание цвет кота, цвет волос Ширли и саму Ширли (мундштук – величина постоянная) – они полностью повторили кадр из фильма «Завтрак у Тиффани», Одри сыграла там главную роль. Или это был просто плакат к фильму? Я не помню.

– Вам нравится Одри?

– Да.

Да, мне нравится Одри, но не настолько, чтобы мысль о ней заставила выдуть кольцо дыма абсолютно правильной формы.

– Я обожаю Одри. И ее однофамилицу Кэтрин. И конечно же Ширли. Ширли Маклейн! Я сама – Ширли, и волосы у меня натуральные! И мы могли бы выпить, за Одри, Ширли и Кэтрин, и за чудесное избавление Сайруса от смерти, если бы…

– Если бы у вас не кончился джин.

– Точно! Ха-ха-ха!

– Мне было очень приятно поболтать с вами, Ширли. И я бы с удовольствием поговорила бы с вами еще… Но мне пора.

Ширли в очередной раз выпускает изо рта идеальное кольцо.

– Ваша подруга вернется?

– Надо полагать. – Я совсем в этом не уверена.

– И вы обязательно придете ее навестить?

– Скорее всего.

– Если это случится до того, как Париж оккупируют китайцы и все мы окажемся съеденными ими… Если это случится до того – заглядывайте ко мне и к Сайрусу…

– Обязательно.

Ширли еще ни разу не улыбалась мне по-настоящему: нервный смешок, издевательский хохот, саркастическое похмыкивание – вот и вся немудреная гамма, на которую способна владелица бедолаги Сайруса. Так думала я и, кажется, ошибалась – Ширли дарит мне самую настоящую улыбку.

Почти такую же, какую дарили мужчинам своей жизни Одри, Ширли и Кэтрин.

И вместе с Ширли улыбаются драконы на халате, и розовые помпоны на ее комнатных туфлях, и мундштук, на секунду выгнувшийся дугой, и даже Сайрус.

Сайрус улыбается особенно приветливо. Со значением.

Ширли облеплена улыбками, как стаей птиц, слетевшихся на кормежку.

– Не знаю, что вы задумали, милая, но будьте осторожны.

– Задумала? – Неожиданная проницательность Ширли мне совсем не по нутру. – Ничего такого я не задумывала.

– Бросьте! Все люди время от времени задумывают мелкие пакости и вещи, способные принести крупные неприятности ближнему, я их не осуждаю. Если это вопрос выживания – почему бы нет?

– У меня нет планов навредить ближнему. Да и с ближними, надо признаться, не густо.

Я не солгала Ширли, в Этом городе я абсолютно одинока. Одинока настолько, что в спешке покинутая мной Эс-Суэйра кажется городом, населенным сплошными родственниками и близкими друзьями: братьями, сестрами, шуринами, деверями, внучатыми племянниками; чтобы приготовить для них подарки к Рождеству, пришлось бы потратить целое состояние; единственное, чего я не знаю, – как классифицировать Доминика.

– У вас нет родственников? Вам крупно повезло, – утешает меня Ширли. – В этом мире – каждый за себя. Кроме китайцев, разумеется. Так что будьте осторожны. Это – совет. Я даю их не всякому, а лишь тому, кто мне симпатичен.

– Значит, я вам симпатична?

– Вы спасли Сайруса. И это заставляет меня закрыть глаза на многие ваши недостатки. Например, на то, что вы тоже можете оказаться шлюхой, как и ваши подруги.

– Это вряд ли. – На секунду меня пронзает жалость к самой себе. Будь я шлюхой – со мной не произошло бы то, что произошло.

– …и на ваш странный акцент. Я ненавижу иностранцев, я им не доверяю. И ваш цвет волос – он ведь тоже не настоящий, правда?

– Ну-у…

– Тот, кто красит волосы, – лжет самому себе, в причины я вдаваться не буду. А если человек лжет самому себе – он солжет и всем остальным. И остальные в долгу не останутся, и пошло-поехало. Ведь если ты сам враль – трудно рассчитывать на ответную честность. Вот так-то! Вы все поняли, милая?

– Да. Я должна быть осторожна.

– Именно.

Улыбок становится все больше, их стаи кружат над Ширли, бродят между ее ступней, облаченных в розовые комнатные тапочки с помпонами. Они почти сливаются с ковриком в прихожей. Последнее, что я вижу прежде, чем за Ширли захлопывается дверь, – надпись, вытканная на коврике:

«charogne».

…«Салуд, маравильоса!»