Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

Нет, не может быть, этого можно ожидать от молодого болвана, но не от пожилой светской дамы…

А может, это проверка? Ну тест такой, вроде горошины, которую подложили андерсоновской принцессе? Смогу ли я с достоинством выпутаться из унизительной ситуации?

– Чего встала «руки в брюки»! – прервала мои мысли кухарка Настя. – Вон лук почисть да порежь!

Я посмотрела на нее. В ее глазах плескалась мстительная радость зависимого человека, который получил возможность унизить другого.

– Чего стоишь-то?! – наддала она. – Маникюра жалко?

Маникюра было жалко. Было жалко себя, своих стараний, своего дурацкого волнения и дурацких доверчивых надежд, с которыми я шла в этот дом. Жалко тетю Женю, которая брызгала меня французскими духами, свою мамулю, наивно одарившую меня чужестранным имечком, даже своего коричневого костюма было жалко. Сейчас заплачу, поняла я.

Настя с жадным интересом смотрела на меня. Нет, не заплачу, решила я, шагнула вперед, взяла со стола нож и одним движением разрубила луковицу пополам.

Я безжалостно кромсала луковицу, шелуха летела во все стороны, липла к одежде. Луковица оказалась «злой», ядреный луковый дух витал вокруг меня, смешивался с ароматом французских духов, щипал глаза. Сейчас потекут слезы, размажется тушь, и я стану чучело-чучелом. Ну и плевать! Сейчас покончу с этой луковицей и уйду. Кучка нарезанного лука будет единственным, что останется от меня в этом доме. Прощайте, господа академики, рафинированные интеллигенты с безупречным вкусом. Живите без меня!

И тут в кухне появился Сергей.

Он сразу все понял по моему лицу. Шагнул ко мне, отобрал у меня нож, подхватил под локти и почти поднес к раковине. Открыл кран и сунул мои руки под струю воды. Я дернулась – в раковине стоял большой дуршлаг с вымытым виноградом, вода с моих рук текла прямо на него. Но Сергей держал меня крепко. Он тщательно отмыл мои руки, закрыл кран и, поискав глазами, шагнул к толстухе, стоявшей, разинув рот, и снял с ее плеча полотенце, затем вытер мои руки, повесил полотенце обратно на плечо остолбеневшей кухарки, крепко взял меня за руку и вывел из кухни. Все это он проделал молча, не сказав ни слова.

Мы вернулись в гостиную. Сергей, лавируя среди гостей, подвел меня к высокому, худощавому мужчине средних лет и представил:

– Папа, это Груня. Груня, это мой отец, Петр Владимирович.

Сережин отец понравился мне: симпатичный мужчина. С Сергеем они были похожи только ростом и глазами. У Петра Владимировича были светлые волосы с сединой и другой тип лица. Он был приветлив и искренне дружелюбен, я это чувствовала. А еще он сказал, что ему очень хочется посмотреть мои картины – Сергей рассказывал ему, как здорово я рисую. Мы немного поболтали с ним и его женой Натальей, которая подошла к нам, отделившись от «карамельной» толпы. Я пригласила их к нам в гости, и мы условились созвониться в ближайшее время.

После этого разговора я немного расслабилась, успокоилась и стала разглядывать гостей: они стояли и сидели группами и поодиночке, разговаривали, у некоторых в руках были бокалы. Мужчина в черном костюме с бабочкой катал по залу передвижной столик с напитками.

Виновники торжества – Сережина кузина Лера и ее жених – откровенно скучали и ждали окончания вечера. Их родители держались вместе и что-то озабоченно обсуждали, наверняка предсвадебные дела.

Неподалеку от нас в кресле сидел полноватый, обрюзгший мужчина с нездоровым красным лицом. Он явно чувствовал себя плохо, непрерывно пил минералку со льдом и вытирал платком мокрое от пота лицо. Сергей сказал, что это старший брат Леры Евгений, у него действительно проблемы со здоровьем. Я не стала уточнять какие.

Мое внимание также привлекла пожилая дама, сидевшая в кресле у противоположной стены. Она показалась мне странной, а приглядевшись, я поняла, в чем дело. Платье и туфли у нее были такого же цвета и фасона, как у Нины Владимировны Лавровой, седые волосы так же подстрижены и уложены, на лице такой же макияж, и даже золотой медальон на шее был точной копией того, который я видела у Нины Владимировны. Однако, в отличие от подтянутой, моложавой Лавровой, эта дама выглядела откровенно старой, расплывшейся и морщинистой. Словом, это было какое-то кривозеркальное отражение Сережиной бабки.

– Кто это? – затеребила я Сергея, кивая на старуху.

– А-а, это баба Сима, Серафима Всеволодовна Князева, бабкина подруга. Дружат с детства, всюду вместе, как попугаи-неразлучники. Серафима бабке в рот смотрит, во всем ей подражает, а та ею помыкает как хочет, в грош ее не ставит, но от себя не отпускает, держит на поводке, как собачонку. Жалко ее…