Георгий Ланской - Синий лед

— Ну, от силы тысяч сто. Видите ли, эта шкатулка сломана, потому Чебыкин и смог с ней расстаться, у него есть такая же. Но и эту он нам не подарил, дал на время… Над своей коллекцией Алексей Николаевич чахнет, как царь Кощей.

— Она давно здесь?

— Шкатулка? — Елена Борисовна повела плечами и запахнула шаль. — Да месяца три. У нас экспозиция примерно по три- четыре месяца по плану. Вот, скоро чайную экспозицию свернем, самовары в запасник, а шкатулку — владельцу. Жаль, конечно… Но ничего, скоро мы выставим коллекцию минералов, это гораздо интереснее. Может, школьников на экскурсию приведут, все не так тоскливо будет…

— А нельзя с этим Чебыкиным пообщаться? — нетерпеливо спросил Никита. — Все-таки какой-никакой, а коллекционер. Наверняка ему есть, что рассказать.

— Сомневаюсь, что он захочет разговаривать с журналистом, — неуверенно произнесла Елена Борисовна. — Алексей Николаевич… как бы вам помягче сказать… В общем, с ним очень тяжело иметь дела.

— Почему?

— О, Господи, — выдохнула музейная смотрительница и раздраженно ответила: — Да бандит он! Я ж его сто лет знаю. Он сел еще по малолетке, а потом и пошло, и пошло… Когда Чебыкин в город уехал, мы вздохнули с облегчением. В девяностые он никому тут жить не давал. А потом тихо стало, пока лет пять назад он не вернулся. Правда, сейчас он тихий стал, но тигру сколько угодно можно полосы закрашивать, он от того в мопса не превратится. Лучше уж напишите о ком-нибудь другом. Хотите, я позвоню в совет ветеранов? У нас живет Герой Советского союза Дмитрий Исаков, ему девяносто лет, а он еще ого-го!

— Хочу, — быстро сказал Никита. — Но и с Чебыкиным я тоже хочу поговорить, если это можно устроить. Это не его дом такой, большой, кирпичный?

— Его, — вздохнула Елена Борисовна. — Ну… Хорошо, я попробую, но ничего не обещаю… Вы подумайте насчет ветерана, я Дмитрию Кузьмичу хоть сейчас позвоню, он любит молодежь…

— Давайте с Чебыкина начнем, — вежливо попросил Никита.

Вздохнув, Елена Борисовна повела журналиста обратно. В бытовке она долго копалась в ящике стола, пока не вынула оттуда потрепанный, разваливающийся блокнот. Близоруко щурясь, она водила пальцем по строчкам, исписанных убористым почерком, а затем неохотно потянулась за трубкой.

— Алексей Николаевич? — пропела Елена Борисовна в трубку медовым голосом. — Здравствуйте. Это Агафонова из музея… Ах, узнали? Не быть мне богатой. — Хихикнув, она продолжила уже деловым тоном. — Алексей Борисович, тут журналист из города приехал, про наш музей репортаж делал, увидел ваш дар и очень захотел написать про вашу коллекцию… Как вы смотрите, чтобы с ним встретиться?

Никита нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока Агафонова выслушивала ответ местного мафиози. Наконец, она положила трубку и неохотно произнесла:

— Он вас ждет. Адрес же вы знаете? — Никита кивнул, и женщина покачала головой: — Ну что ж… Но я бы на вашем месте не ходила. Дрянной он человек. Все бесы мира в одном омуте…

Если Никита поначалу и отнесся к словам Агафоновой легкомысленно, то очень скоро дурь выветрилась из его вихрастой головы, потому как слова обо всех мировых бесах едва ли были такой уж метафорой.

В воротах не пришлось даже топтаться. Калитку, едва Шмелев протянул руку к звонку, открыл некий субъект с мрачным лицом и злобными, почти бесцветными глазами хаски.

— Журналист? — хмуро спросил охранник. Никита кивнул, а тот протянул руку:

— Покажи, что в сумке.

Никита без разговоров снял рюкзак и протянул охраннику, всерьез опасаясь, что тот долбанет новенький «никон» о землю. Покрутив в руках фотоаппарат, диктофон, оставив без внимания «сникерс» и блокнот, привратный цербер вернул Никите вещи и ткнул пальцем в крыльцо.

— Тудой топай.

— Кудой? — переспросил Никита, но охранник не был расположен шутить, подтолкнув Никиту в спину.

— Прямо. Не заблудишься. Тут, как в «Буратино», дорога одна.

Заблудиться и впрямь было мудрено. Мокрая от растаявшего снега дорожка из брусчатки вела прямо в замок людоеда, дрянного человека со всеми бесами в голове. Двери, из тяжелого листового железа, с пошлыми вензелями и завитушками, выкрашенные в бронзовое, не были заперты, и Никита вошел, предварительно оглянувшись. Охранник маячил у ворот и провожал его белесыми, как бельма, глазами, того и гляди на спину бросится, раздирая ее в клочья когтями.

Хозяин, худой, лысый мужчина с тонким кривым носом и узловатыми пальцами, обнаружился в прихожей, стоя в длинном коридоре и скалясь, как гиена. Даже если Никита бы и не знал, что Алексей Чебыкин отмотал не одну ходку, то сразу бы понял это, несмотря на благопристойный вид, богемный красный халат и винтажную трубку, из которой курился ароматный табачный дымок. Во всех бывших зеках чувствовалось нечто неуловимое: во взглядах, манерах и даже запахах — кислых, как тухлые портянки.