Борис Воробьев - Искатель, 2019 № 02

Люся встретила его в дверях с заплаканными глазами, прижимая пальцами правой руки губы, словно надеясь сдержать, не дать вырваться горьким словам. У Дмитрия внутри все оборвалось при виде жены, он почувствовал, что ноги стали как ватные. Потому что он ждал и боялся чего-то подобного. С того самого момента, как положил телефонную трубку, он понял: в его привычном размеренном существовании что-то изменилось. Что-то невыразимое, существующее на уровне смутных ощущений и неясных страхов, прорвалось в его жизнь.

— Что такое, Люсь? Ты чего?

— Артур… Он… Мне звонила Света. Он пьет, запойно пьет уже год, представляешь? Она боялась сказать, потому что он ей запрещает.

— Что… Что ты говоришь, что за чушь, я не понимаю…

— Артур пьет, наш сын пьет, Дим, мертвецки напивается. Когда он не на вахте, он пьет не просыхая. И Света уже боится его… Она хочет уходить от него.

— Этого не может быть! Почему она раньше ничего не говорила?

— Потому что он запретил ей, она очень боится, Дим. Ты бы слышал ее голос.

Людмила стала передавать разговор с невесткой, о том, что Артур на новой работе совсем изменился. Сначала все шло хорошо, работа ему нравилась, платили неплохо. А потом он стал выпивать, чтобы не отрываться от коллектива, потому что у них в бригаде не поймут. Постепенно все становилось хуже и хуже. Дмитрий слушал и думал о том, что так не бывает, так не может быть. Ситуация казалась ему нереальной, словно одна из бесчисленных историй, прозвучавших «наточке», зацепилась, заразила его, незаметно проникла в дом на подошвах туфель.

Дорогу до аэропорта и сам перелет Дмитрий воспринимал, словно находился в дурном, болезненном сне. Беспрестанно гнал от себя мысль, что это он во всем виноват, но она снова и снова возвращалась. «Нельзя было об этом рассказывать, нельзя вспоминать о демоне, ты же знал, что он вернется! Знал, что так будет!» — горько пенял он себе. И тут же его рациональная часть возражала: «Перестань нести чушь! То, что ты вспомнил и рассказал о своих детских страхах, никак не связано с тем, что Артур пьет. Никак! Тем более Света говорит, что он пьет уже год или, может, даже больше. И если бы ты сегодня промолчал, то это никак не изменило бы того факта, что он начал спиваться еще год назад!»

Но он совсем не был в этом уверен. И когда рациональный человек в нем умолкал, негромкий, но настойчивый голос не спеша, вкрадчиво шептал ему: «Изменило бы! Если бы ты молчал, всего этого не было бы, и ты это знаешь! Ты рассказал то, о чем говорить нельзя, и теперь сидишь и успокаиваешь себя, придумываешь правильные объяснения. Но сколько бы ты ни изворачивался, сколько бы ни придумывал убедительных оправданий, ты знаешь, что виноват сам. Нельзя будить лихо, пока оно тихо!»

В аэропорту Владивостока его никто не встречал — оно и понятно, сын как раз в запое, а невестке встречать он запретил, отчасти потому что был зол на нее (молчала целый год!), но в основном, чтобы Артур не оставался один без присмотра.

Трап самолета, аэропорт, такси, сливающийся в серый поток город за окном автомобиля, подъезд, ступени, третий этаж. Из морока он вынырнул перед дверью. Нажал на звонок.

Дверь открыла Света.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич.

— Здравствуй.

Глядя на ее уставшее лицо, на припухлости под глазами и горькую складку между бровями, Дмитрий понял, что не имел права злиться на нее.

Они сухо обнялись.

— Где он?

Она указала рукой в комнату:

— Там.

Дмитрий вошел и увидел сына, сидящего в кресле. Корпусом тот подался вперед, локтями опершись на колени и свесив кисти рук между ног.

С первого взгляда Дмитрий все понял — и о стадии опьянения, и о признаках необратимой деградации личности, но не это его поразило и заставило покрыться холодным потом.

Он отчетливо ощутил, что в данный момент его сына, его Артура, которым он так гордился и которого так любил, здесь нет. Пустота дырой зияла в глазах покачивающегося существа.

Бессильно откинувшись в кресло напротив сына, Дмитрий устало закрыл глаза рукой в немом жесте отчаяния и в следующий миг замер, скованный ужасом. В тишине комнаты торжествующий голос, который он сразу узнал, несмотря на толщу прошедших лет, произнес, а возможно, призрачным эхом из прошлого прозвучал в его голове: «Он — мой!»

Когда человек находится в крайней степени отчаяния, в обстоятельствах, когда ему неоткуда и не от кого ждать помощи и дух его достигает дна в своем падении, тогда он становится способным поверить в невозможное, во что-то чудесное, могущее принести избавление от тяжких горестей. То, что ранее он отмел бы с негодованием или с презрительной усмешкой, предстает перед ним в ином свете. Так уж устроено в нас природой или Богом, что вера в невозможное, в чудо просыпается в нашей душе только перед лицом опасности или беды, столь грозной, что простыми методами и решениями ее никак не одолеть. И только перепробовав все рациональные способы и варианты, убедившись в бесплодности всех попыток, мы обращаем свой взор в область неведомого, пытаясь нащупать то, что ранее никогда даже не допускал и к существованию. В этом неведомом, в этой вере в заветное чудо, как в густом тумане, полно неизвестности и нет никаких гарантий, что мы нащупаем дрожащими руками именно то, что так истово искали. Но вот что там точно есть и присутствует с первых шагов, как мы ступили на эту тропу, так это надежда. И далеко не многие способны понять, что эта надежда, дарованная, когда в ней уже со всех сторон отказали, сама по себе. тоже есть чудо.