Борис Воробьев: Искатель, 2019 № 02

— Неси лопаты, — говорит он.

Это можно, это просто. Он готов на все, лишь бы даже на несколько минуть убраться от этой ямы, свертка и его содержимого. Лопаты они привезли с собой, но до машины далеко, следы на земле могут предательски их выдать. Ремин ковыляет сквозь тьму, поминутно спотыкаясь о невидимые корни и кочки. Он мычит мелодию набившего оскомину шлягера, чтобы заглушить собственные мысли. Темные тени деревьев бросаются ему навстречу, но последние годы он был окружен куда более страшными тенями, да и сейчас за спиной Ремина колышется еще один зыбкий сгусток темноты. Он ускоряет шаги, шаркает ногами по податливому мху. Ему кажется, что шел все время прямо, но, когда он выходит на опушку, под струями дождя похожую на маленькое озеро, не видит машины. Он трясет головой, с капюшона падают капли, текут за воротник. Слишком холодно для летней ночи. Справа от него какой-то темный силуэт со слишком правильными угловатыми краями. Ремин подходит к машине, нащупывает ручку багажника, тянет. Под открывшейся дверью можно укрыться, как под навесом, и дать себе передышку. А что если, думает внезапно Ремин, сесть в машину и уехать? Оставить Гурского одного? Позвонить в милицию? Он не отделается версией о несчастном случае на рыбалке. Нет, Гурский предусмотрителен, наверняка перестраховался. Ремин вытаскивает лопаты из багажника и захлопывает дверцу. После минутной сухости вновь оказывается под потоками воды, и ему кажется, что дождь усилился.

Со стороны могло показаться, что по лесу бредет какой-то свихнувшийся приверженец скандинавской ходьбы, у которого лопаты вместо палок. Ремин рассматривал и другой вариант: Гурского не окажется возле ямы, и он останется разбираться в одиночестве. Он-то никаких путей к отступлению не заготовил. Но Гурский был на месте. Как маленький бульдозер, он нагреб на край ямы большую кучу земли и силился спихнуть ее вниз, пачкаясь еще больше. Потоки ливня плохо размывали плотную землю, но воды на дне ямы стало больше, и Ремину кажется, что сброшенный сверток всплывает. Он протягивает одну из лопат Гурскому, ожидая от него вспышки гнева, но тот молча сбрасывает землю на дно ямы.

— Может, обыщем его еще раз? — голос Гурского звучит медленно и глухо.

Ремин отрицательно трясет головой, разбрызгивая воду во все стороны.

— Там нет никакой флешки.

Сверток скрывается под слоем мокрой земли. Еще несколько минут работы, и они с Гурским хлопают лопатами по земле, разравнивая неаккуратные комья, а потом подтаскивают заранее срезанный Гурским дерн и выкладывают прямоугольники, скрывающие свежевскопанную землю. Дождь завершает за них работу по заметанию следов. Еще несколько минут они светят налобными фонарями в разные стороны, как маленькие взбесившиеся маяки, чтобы ничего не забыть.

Всю обратную дорогу они не разговаривают. Ремин оставил телефон дома, чтобы невозможно было отследить перемещения, и теперь ему до зуда в ладонях хочется проверить свои социальные сети; ему кажется, что все его друзья и знакомые знают, чем именно они с Гурским были заняты. Телефон Гурского лежит на наноковрике на приборной панели, но экран его темен, как двухполосная дорога перед ними, за все это время ни звонков, ни сообщений.

Гурский высаживает Ремина возле стоянки у «Простора», не заезжая на саму стоянку, чтобы не попасть под объективы видеокамер. Ремин под проливным дождем идет к своей машине, серебристому спортивному купе, и думает, что, если бы не развод, у него была бы другая машина, и тогда сверток с телом пришлось бы перевозить ему.

В машине он около минуты сидит, не заводя ее, просто отдыхает, утонув в ковшеобразном сиденье. Это просто самообман, думает он, если бы не было развода, не было бы и свертка с трупом, и всей этой кошмарной истории. Если бы он был тогда поумнее, менее жадным… Возвращаясь мысленно назад, он не видел стратегических ошибок, но цепь мелких недоразумений и оплошностей, а также судорожных попыток их исправить и привела его посреди ночи на эту огромную, залитую дождем стоянку. Ремин заводит мотор и, не давая ему прогреться, выезжает с парковки.

Еще с самого раннего детства Ремин был уверен, именно уверен, а не подозревал, что кроме реального мира существует еще один — зыбкий и непонятный, воспринимаемый только избранными, мир духов. Школьные каникулы, все три месяца, Ремин проводил у своих бабушки и дедушки, на глухом хуторе в Полесье. Все они давно умерли, и Ремин даже не мог уверенно сказать, сколько именно лет назад, он тогда еще учился в университете. Он уже не помнил подробностей, помнил лишь какие-то мелкие детали, остро врезавшиеся в память, помнил, как бабушка заговаривала головную боль, как разговаривала с животными и деревьями и общалась с духами умерших людей. По малолетству Ремин не испытывал никакого страха, только любопытство, когда бабушка, с кряхтеньем садясь на низкую лавочку, поворачивала голову то налево, то направо, разговаривала с людьми, умершими задолго до рождения Ремина, чьи имена помнила только она. Вопросы она задавала вслух, а ответов Ремин не слышал, их слышала только бабушка, а Ремин иногда замечал на краю поля зрения только мелкое подрагивание воздуха, как бывает в жару над разогретым асфальтом, или иногда ощущал спиной и затылком бесшумное движение, а когда оборачивался, вокруг было пусто. Уже повзрослев и забыв почти все, что с ним было в детстве, в тиши кабинета или в людской толчее он иногда оборачивался и вжимал голову в плечи, ощущая даже не кожей, а каким-то подкожным слоем знакомый холодок.