Алексей Наст - Боец

«Это было время повсеместного процветания. Каждый житель планеты и народы в целом гордились своей человеческой природой. Не было войн и катаклизмов. Уровень жизни достиг небывалых высот. Самые неразвитые страны ежегодно убыстряли свой экономический рост, внося посильную лепту в бурный расцвет цивилизации. Несколько веков подряд земля приносила небывалые урожаи, мораль и нравственность совершенно вытеснили звериное из людских душ.

Впоследствии то время стали называть Эрой благоденствия…

И никто не мог представить на пороге Эпохи процветания, что причиной небывалого толчка в истории человечества станет возрождение одного северного государства, возрождение тем более неожиданное, что современники начала подъема изнывали от безысходности, ожидая полнейший коллапс. Страна дышала на ладан. Временная стабилизация представлялась именно временной.

Тут и там раздавались пророчества о дальнейшем распаде уже распавшегося. Народ мучился в тисках экономической катастрофы, политики занимались преступным сколачиваем личных состояний и вывозом их за рубеж, бандиты, опираясь на коррупцию органов власти и правопорядка, творили насилие, насаждая беспредел во всем. Некогда великий суперэтнос умирал…

В те дни, когда Мировое Зло готовило последний удар, дабы установить свой звериный порядок на бессильной и почти покорной планете, явился Боец. Он осознал, что явился…»

Сережин захлопнул общую тетрадь с замусоленными страницами, еще раз окинул взглядом палату — серые стены, кровать, тумбочка, большое окно с разбитым стеклом, выпиленная огромная дыра в решетке. Оглянулся на медсестру — худенькую, с плотно сжатым ртом. Наверное, красивую, но сейчас, в белом халате и белой косынке, похожую на подопытную лабораторную мышь.

— Кто нашел погибшего?

— Наш уборщик. Он утром чистил двор, тут и увидел, что Алешковский лежит мертвый, — выпалила медсестра.

— Как вас зовут? — улыбнулся Сережин.

— Маша.

— Очень приятно. Павел. Тетрадь я заберу. Как же получилось, Маша, что ваш подопечный выпилил решетку, а вы ничего не расслышали?

— Спала.

Медсестра пожала плечами и покраснела. Сережин усмехнулся. Все медсестры одинаковы. Во всех больницах.

— А почему в вашей клинике до сих пор стоят старые рамные окна, а не пластиковые? Ему было бы нелегко разбить тройной стеклопакет.

Вопрос остался без ответа, да и задавал его Павел не по адресу — это дело руководства, куда направлять финансы, на замену окон или повышение собственной зарплаты.

Он еще раз окинул взглядом палату. Вошли оперативники:

— Нету пилки. Нигде нет.

— Плохо ищете. Что говорит медэксперт?

— Алешковский при падении сломал позвоночник, но был жив. Умер часа два назад.

— Уборщик почему-то не решился найти его, пока он был еще жив, — хмыкнул Сережин. — Давайте, парни, еще и еще раз все переройте. Хотя рыть здесь негде. А с вами, Маша, мы поговорим позже.

Он улыбнулся испуганной медсестре и, выйдя из палаты, решительно направился в кабинет главврача, где уже «работали» Соболев и Аксюшкин. Соболев был помощником Сережина, а Аксюшкин — начальником всего оперативно-следственного отдела, увязался с дежурной группой благодаря общегородскому рейду «Правопорядок».

Резко постучав в дверь, Павел вошел в кабинет.

Главврач, лысоватый сорокалетний мужик, был бледен. Соболев черкал фигурки в своем блокнотике. Аксюшкин улыбался. Обернувшись хозяином, заявил:

— Вот и Павел Иванович. Проходи, Паша, — по-хозяйски предложил Аксюшкин. — Нам главный врач этого веселого заведения невероятные истории о погибшем рассказывает.

— Интересно послушать, — хмыкнул Павел, садясь с краю длинного стола.

— Так вот, — продолжал главврач. — Помимо всех его заявлений об опасности, грозящей ему лично, он упорно твердил о вселенской угрозе всему человечеству. Его и доставили к нам не как обычно, — из вашего же ведомства к нам поступил, — нашли на вокзале в образе бродяги, оказался невменяем, без документов, только фамилию помнил — Алешковский, и все, даже имени… Нам его передали, мы пытались лечить. Вроде нормальный, тихий. А как начинал проваливаться в свои грезы, истерил бешено: надо убивать! Иначе убьют его! И всех убьют… Не буйствовал, но держали мы его отдельно.

— У вас многие больные пишут, рисуют? — спросил Павел.

— Мы даем карандаши, авторучки. Некоторые рисуют.

— Но вы знали, что Алешковский писал?