Сэм Борн - Праведники

— Ха-Шем?

— Бог, я имел в виду. Ха-Шем в переводе означает «Его имя». Иудеи знают имя Господа и даже иногда пишут его, но никогда не произносят вслух. Это не принято.

Уилл извинился за то, что перебил Сэнди, и попросил его продолжить. В следующие несколько минут он узнал, что Сэнди постепенно сблизился с рабби и его семьей, стал одеваться, как предписано хасидам, питаться кошерной пищей, возносить Богу утренние и вечерние молитвы, а главное — соблюдать субботу, воздерживаясь от физического труда и совершения коммерческих сделок.

— И многое вам нельзя делать в субботу?

— Нельзя ходить по магазинам, работать, пользоваться электричеством, ездить на машине или в метро — от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу.

— И быстро ты к этому привык?

— Довольно быстро.

— А до встречи с Гершоном тебе приходилось соблюдать какие-нибудь иудейские обряды?

— Кому, мне? Да ты что?! Я понятия не имел о том, что такое иудейские обряды! Я ел такое, что иудею и в страшном сне не приснится! Раков, крабов, жирные свиные отбивные, чизбургеры… О Боже, я ведь каждый день ел чизбургеры… двойные… и роял… Моя мама даже слова такого не знала — кошерный.

— А что она думает о тебе теперь? — Уилл скосил глаза на шляпу и одеяние Сэнди.

— Да как тебе сказать… Она считает, что я ударился из одной крайности в другую. Ее обижает, что я теперь не ем с ней за одним столом, когда бываю дома. И не позволяю ей воспитывать своих детей, которые родились уже здесь. Но знаешь, что ее бесит больше всего? Что теперь я зовусь Шимон Шмуэль, а не Сэнди. У нее это просто в голове не укладывается!

— Ты взял другое имя?

— Вот и нет. У каждого еврея есть еврейское имя. С рождения. Даже если он сам об этом не знает. И со временем, когда он приходит к Ха-Шему, он узнает свое имя. Я, кстати, пользуюсь обоими. Здесь я Шимон, а у мамы или при встречах с такими, как ты, — Сэнди.

— Слушай, расскажи мне про вашего ребе.

— А что тут говорить? Он наш лидер и наш учитель. Мы любим его, а он любит всех нас.

— И вы во всем его слушаетесь?

— Нет, ну нельзя же все понимать так буквально, Том! — Уилл удивленно поднял брови, но тут же вспомнил, что десять минут назад представился Сэнди репортером журнала «Нью-Йорк» Томом Митчеллом. Имя он позаимствовал у своего лучшего друга, а в качестве фамилии выбрал девичью фамилию матери. — Просто ребе знает, что нам нужно. Он наш пастырь. Ему виднее, что нам делать, как жить и на ком жениться. Поэтому можешь считать и так: мы слушаемся его во всем.

Уилл удовлетворенно вздохнул. Все как он и думал. Он вертит ими всеми как марионетками. Без его разрешения никто из них и в туалет не выйдет.

— А он где живет?

— Здесь. Он с нами каждый день.

— А я могу его увидеть?

— Приходи сегодня в шуль.

— Куда?

— В синагогу. Но это не просто церковь, если ты об этом подумал. Это центр нашей общины. Место, где мы молимся, а также учимся и просто встречаемся. Там ты узнаешь о ребе все, что может потребоваться для твоей статьи.

Уилл решил не отпускать Сэнди и быть рядом с ним до тех пор, пока не сделает то, ради чего пришел. В конце концов, один он здесь будет как слепой. А Сэнди — идеальный поводырь. Почти его ровесник, к тому же не священнослужитель и не ученый-талмудист, с которым Уилл просто не нашел бы общего языка. Ему чертовски повезло, что он наткнулся здесь на бывшего хиппи. Уилл не сомневался: если бы в тот судьбоносный вечер Сэнди повстречался не с рабби Гершоном, а с местным наркобароном, его жизнь сложилась бы по-другому.

Они вместе вышли из столовой.

— Скажи-ка мне, Сэнди, дружище, — что это вы вырядились, словно на маскараде? На кой черт все здесь одеваются одинаково?

— Знаешь, поначалу меня это тоже бесило. Но ведь что говорит ребе? Именно потому, что мы одеваемся одинаково, каждый из нас — личность.

— Как это?

— Что отличает нас от других людей? Думаешь, одежда? Нет, брат, душа. Нешамах! Одежда лишь сбивает с толку. Если мы все будем одеваться одинаково, ничто не помешает другим разглядеть нашу душу.

Они подошли к невысокому строению, которое Сэнди назвал «микве», тут же пояснив, что это место для ритуального омовения. Каждый входящий платил банщику по доллару. Уилл добавил еще пятьдесят центов за полотенце и в следующую минуту оказался в раздевалке.

Едва Сэнди открыл перед ним двери, как в лицо Уиллу ударил густой пар. Воздух здесь был влажный, и кислорода явно не хватало. Лишь спустя минуту, проморгавшись, Уилл смог увидеть то, что ему открылось. А когда увидел, едва не сбежал.