Сэм Борн - Праведники

Она решила появиться на его пороге без предупреждения, не оставив ему выбора. Тиша сверилась с часами. Скорее всего рабби уже вернулся с вечерней молитвы и теперь отдыхает дома. Адрес она помнила и, когда впереди показались окна его дома, велела таксисту остановиться.

— Сейчас, Уилл, сейчас… Дай собраться с мыслями… — попросила она, не делая никаких попыток выйти из машины и неподвижно глядя в лобовое стекло. — Десять лет, Боже, почти десять лет… Я была совсем другим человеком…

— Тебя никто не торопит, Тиша.

Уилл тоже выглянул в окно. На улице было тихо и пустынно. Он не заметил ни одной припаркованной машины, кроме их такси. На тротуаре не было видно ни единого пешехода. И только из какого-то окна до них доносилась музыка. Поначалу Уилл не прислушивался, но одна строка вдруг заставила его вздрогнуть. Пел Джон Леннон: «Мы мерим нашу боль по Богу…» Уилл весь превратился в слух.

Уилл никогда прежде не слышал эту песню, но сейчас с ним будто говорила Бет. Словно ей удалось каким-то чудом подать ему весточку о себе. Он едва сдержался, чтобы не заплакать.

Наконец Тиша собралась с духом и вышла из машины. Они расплатились с таксистом и подошли к нужному дому. Уилл поправил съехавшую набок ермолку. Тиша постучалась. В первую минуту из-за двери не было слышно ни звука, а потом вдруг лязгнула щеколда, и на пороге возник высокий седобородый старик. На вид ему было никак не меньше восьмидесяти.

— Рабби Мандельбаум, здравствуйте. Это Това Шайя Либерман, ваша ученица. Я вернулась…

Брови старика медленно поползли вверх, он оперся о дверную притолоку, не спуская с Тиши пристального взгляда. Лишь через минуту он молча отошел в сторону, жестом пригласив их войти. Когда они проходили мимо столовой, он сделал им знак следовать дальше. Так они оказались на кухне.

Уилл еще никогда не видел помещения, столь мало соответствовавшего своему предназначению. Во-первых, здесь стоял запах, как в старой библиотеке — пахло книгами и пылью. Кухонный стол был загроможден раскрытыми томами. Книги также занимали стеллажи от пола до потолка и были раскиданы по полу. Это явно были сборники священных текстов, и достаточно было окинуть все это книгохранилище беглым взглядом, чтобы понять: здесь вряд ли что-то отыщется на английском языке.

На стенах между стеллажами висело около десятка фотографий. На всех был изображен один и тот же человек, которого Уилл уже видел прежде, — великий ребе. Вот уже два года как он не ступал ногами по земле, но в этой комнате он смотрел на Уилла изо всех углов. Где-то бесстрастно, где-то с улыбкой, но везде его взгляд был пронзительным, словно у инквизитора. На одном из снимков была запечатлена группа хасидов, в центре которой рука об руку стояли великий ребе и Мандельбаум.

Старик на минуту вышел из кухни, а потом вернулся с подносом, на котором стоял стакан воды.

— Садитесь, садитесь… — пробормотал он, предложив воду Уиллу.

Тот бросил быстрый удивленный взгляд на Тишу, и девушка наклонилась к нему и шепнула на ухо:

— Йом Кипур начался. Нельзя ни пить, ни есть.

— А что же он мне воду принес?

— Он все про тебя понял.

Тиша вновь придвинулась к своему старому учителю.

— Рабби, как здоровье миссис Мандельбаум? — неуверенным голосом спросила она.

— Айя индель рахель алея хошолом…

— О, Всевышний… простите, что задала этот вопрос… Хамаком инахем оша бсох шар авелей Сион в Йершалаим. Господь да утешит вас, как и всех скорбящих в Сионе и Иерусалиме…

Со здоровьем миссис Мандельбаум Уиллу тут же все стало понятно. Тиша могла даже не переводить свою последнюю фразу на английский, все было написано на ее лице и лице ее учителя.

— Рабби, я должна сказать вам, что вернулась в Краун-Хайтс не из праздного любопытства и, честно говоря, не из-за замучившей меня ностальгии. Я вернулась по делу. И это вопрос жизни и смерти для одного человека. Впрочем, как я понимаю, не только одного…

— Продолжай, дитя мое.

Тиша бросила взгляд на Уилла.

— Это мой друг, рабби. Его зовут Уильям Монро…

Старик лишь скосил глаза в сторону Уилла. Густые брови его чуть приподнялись, словно он хотел сказать: «Не держи меня за дурака, девочка. Я слишком долго живу на этой земле, и одеяние этого молодого человека меня не обмануло. И я также понимаю, какой смысл ты вкладываешь в слово „друг“».