Карен Дионне - Дочь болотного царя

И это его первая ошибка.

Я перехожу на легкий бег. У моего отца около пятнадцати минут форы. Если я буду двигаться со скоростью пять миль в час против его трех, то смогу его обогнать и перехватить. Я представляю, как он пробирается по кустарнику, поднимается и спускается по холмам и пересекает ручьи, в то время как я почти не напрягаюсь. Отец так старался скрыть свои следы, а я в итоге даже не пошла по ним. Он и представить себе не может, что я снова собираюсь его обставить. И не представит, потому что в его вселенной, где он – Солнце, а люди вращаются на его орбите, все может происходить только так, как ему хочется.

Вот только я уже давно не тот беззаветно любящий его ребенок, которого он контролировал и которым манипулировал. И то, что он думает так, – его вторая ошибка.

Я найду его и остановлю. Я уже отправила его за решетку один раз. Сделаю это снова.

Не сбавляя шага, достаю телефон и проверяю время. Прошло полчаса. А кажется, что намного больше. Судя по всему, я на полпути к своему дому. Может, и дальше, но, скорее всего, ближе. Трудно сказать, где именно я нахожусь, потому что деревьев, по которым я обычно ориентируюсь, здесь нет. В мелких соснах на холме справа от меня нет ничего примечательного, уж точно нет ничего такого, что помогло бы мне определить свое местоположение, – просто чахлые деревца, которые лесникам было лень вырубить. А слева от меня земля такая пустынная, что в сравнении с ней деревья справа кажутся пышными зарослями. Нет ничего уродливее, чем вырубленный лес. Акр за акром – пустота, только редкие пучки растительности, пни и глубокие шрамы, оставленные на земле трелевочными тракторами. Туристам кажется, что Верхний полуостров – это живописная глушь, но они не знают, что всего в нескольких сотнях футов от главных дорог лес вырубили и переработали в целлюлозу.

До тысяча восьмисотого года штат был покрыт зарослями красных и белых сосен, а потом короли лесопилок объявили все нетронутые леса своей собственностью и принялись сплавлять бревна по озеру Мичиган, чтобы построить Чикаго. В наше время вырубали в основном молодняк: березы, осины, дубы, сосны. Как только закончились и они, стало ясно: почва слишком истощена, чтобы на ней выросло что-то еще, кроме мха и черники.

Мы с отцом рубили на дрова только самые крупные деревья и только те, которые были нам нужны. И тем самым мы лишь помогали лесу, освобождая место для молодой поросли.

«Когда умрет последнее дерево, высохнет последняя река и будет поймана последняя рыба, тогда белый человек поймет, что деньги есть нельзя» – одна из самых любимых поговорок отца. Другая звучит так: «Мы не наследуем землю у предков, мы берем ее в долг у наших детей». Я всегда считала, что он и придумал эти выражения. Теперь я знаю, что это знаменитые пословицы коренных американцев. Они хорошо понимали концепцию лесоводства – задолго до того, как появилось само это слово.

Я бегу. У меня нет уверенности в том, что более длинный и в то же время потенциально более короткий маршрут позволит мне опередить отца. Но я знаю, что такая возможность есть. Бежать не так легко, как я надеялась. Лесовозная дорога – одно название: она разбитая, неровная и кое-где такая крутая, что кажется, будто я бегу по краю оврага. Всюду глубокий песок, камни и торчащие корни деревьев, а еще колдобины – огромные, величиной с утиный пруд. Дыхание сбивается, легкие горят. Волосы и куртка промокли от дождя, ботинки и ноги до колен тоже мокрые, потому что я бегу по лужам. Винтовка, закинутая на плечо, бьет меня по спине с каждым толчком подошвы о землю. Мышцы на ногах вопят от боли и требуют, чтобы я остановилась. Мне необходимо выровнять дыхание, постоять на месте хоть немного, сходить в туалет. Единственное, что поддерживает меня и заставляет бежать дальше, – мысль о том, что может случиться со Стивеном, если я остановлюсь.

И именно в этот момент я слышу справа собачий лай. Резкий характерный лай, который узнает любой владелец плоттхаунда. Я упираюсь ладонями в колени, пытаясь отдышаться. И улыбаюсь.