Александр Ярушкин - Траектория

Омелин проводит ладонью по голове, негромко произносит:

— Я готов ответить.

7.

Очень люблю ездить в троллейбусе, но только летом. Зимой же такое ощущение, будто ноги примерзают к покрытому изморозью полу. Народу в салоне не много, но все такие толстые, так старательно закутались в шубы и пальто, что совершенно негде повернуться, тем более все стоят, ни у кого нет желания садиться на прокаленные холодом сиденья.

— Товарищи пассажиры! — раздается бодрый голое водителя, спрятавшегося в тепле кабины.— Наберемся терпения! Лето не за горами!.. Следующая остановочка — «Магазин «Весна»! Здесь же расположены кассы предварительной продажи билетов на самолеты и поезда. Неподалеку цирк, в котором сейчас идет хорошая программа с участием лауреатов всесоюзных и международных конкурсов.

Притулившийся у пушистого от толстого сдоя инея окна мужчина в лохматой шапке и демисезонном пальто зло хмыкает:

— Распелся соловей.

Другие пассажиры весело переглядываются.

— Следующая остановочка — «Кафе «Мечта»! Желающие пообедать быстренько готовимся к выходу.

Напоминание об обеде отзывается в моей душе легкой грустью. Утром мы с Маринкой съели по целому яйцу. Однако выстаивать длиннющую очередь нет ни времени, ни желания. Выскакиваю из троллейбуса, перехожу на другую сторону и по узенькой тропинке, вьющейся среди сугробов, бегу к новой девятиэтажке, в которой получила квартиру вдова Хохлова.

Двери лифта почти бесшумно смыкаются за моей спиной. Вот и квартира Хохловых. Стою на лестничной площадке, набираюсь решимости. Чувство какой-то непонятной вины охватывает меня каждый раз перед допросом близких родственников, кто безвременно оставил этот мир. Чаще всего они не испытывают особой приязни к следователю, вынужденному бередить их раны.

Человек так устроен, что надеется — на его-то долю не выпадет «счастье» столкнуться с судом, милицией, прокуратурой. Когда видишь сгрудившихся на перекрестке людей, «Скорую помощь», кровь на асфальте, в голову не приходит, что это может произойти с тобой, с твоими родными; а если и приходит — стараешься прогнать подобную мысль подальше. В конце-концов не для того мы рождаемся, чтобы нелепо гибнуть под колесами, под внезапно обрушившимся потолком, от ножа пьяного хулигана, от падения в неогражденный пролет строящегося здания.

Свое горе и отчаяние родственники погибших выплескивают прежде всего на следователя. Они требуют немедленного наказания виновных, и не дай бог, если преступник еще не установлен, Тогда следователю приходится совсем худо.

Нажимаю кнопку звонка, и мои опасения исчезают, едва встречаюсь глазами с печальным, но совсем неагрессивным взглядом Веры Николаевны Хохловой. Представляюсь.

— Простите, у нас такой беспорядок,— смущенно говорит она.

Оглядываю прихожую, заставленную большими картонными коробками из-под папирос, и кладу на одну из них шубу.

— Если не возражаете, пройдемте на кухню, — предлагает хозяйка. — Там посвободнее.

В комнатах узлов и коробок ничуть не меньше, чем в прихожей. Мебель пока стоит явно не на своих местах, но кухня уже обжита.На окнах отглаженные занавески в такую же клетку, как и клеенка, покрывающая стол; отделанные пластиком шкафы и тумбы тщательно протерты; на полке ровными рядами стоят бочоночки с надписями «мука», «соль», «сахар»... Сверкают эмалью электроплита я раковина. Мирную чистоту кухни нарушает портрет в рамке, перевязанной по углу креповой лентой.

Вера Николаевна перехватывает мой взгляд, долго смотрит на портрет, тихо роняет:

— Алексей... Готовили на Доску почета... А вышло...

На фотографии — широкоскулый мужчина, с упрямым подбородком и пристальным — за толстыми стеклами старомодных очков — взглядом.

— Как-то мы с Толиком ходили подбирать для него оправу; и на что уж он человек без претензий, но все равно отказался брать себе такие очки. Сказал: ученики смеяться будут.

Алексей Иванович Хохлов сфотографировался в таких очках для Доски почета. Значит, его вовсе не смущали условности. «Остроконечный был человек»,— приходит на память фраза, брошенная плотником Даниловым.

До чего просты людские символы! Достаточно черной ленты, и ты понимаешь, что с фотографии на тебя смотрит тот, кто никогда больше не перешагнет ни одного порога.

Вижу навернувшиеся на глаза Веры Николаевны слезы. Вместо готовой сорваться с языка фразы: «Понимаю, как вам трудно говорить, но...» — произношу: