Александр Ярушкин - Траектория

— Вам очень идет этот свитер.

Сказав так, я не солгала. Темно-серый, цвета глаз Веры Николаевны, свитер из козьего пуха скрадывает чуточку излишнюю полноту и гармонирует с черными блестящими волосами.

Вера Николаевна непонимающе оглядывает себя, словно только сейчас сообразила, во что она одета. Слабо улыбается.

— Алексей привез... Он любил делать мне приятное...

— Где же он ваял такую прелесть?

— В деревне купил, в Шадринке... Это на Алтае... Алексей любил в отпуске забираться в какую-нибудь глушь. Другие — по путевкам, на южный берег, а он соберет рюкзак — и до какой-нибудь станции, а дальше — пешком. Маршрут еще зимой разрабатывал, вместе с ребятишками... Прошлым летом побывал на Алтае, вот и свитер оттуда... А до этого почти всю Хакасию обошел. Один ходил. Говорил: чтобы лучше мир узнать, нужно ближе к природе. Не очень ладил с людьми. Не любил наносное, фальшивое. Ценил порядок. Если чем занимался, то на совесть. И от других требовал того же, даже от начальства. А это, сами понимаете, мало кому нравится.

— Он с кем-нибудь ссорился из-за этого?

— Точно не могу сказать,— раздумчиво отвечает Вера Николаевна.— Мы вместе никогда не работали, а рассказывать Алексей не любил. Правда, на поминках,— она спотыкается на этом слове, секунду медлит и продолжает,— я слышала, как кто-то говорил, что теперь вроде и некому будет встряхнуть институтское начальство. Алексей ведь дольше всех на ВЦ проработал, а так и остался старшим инженером. Другие значительно позже пришли, но не конфликтовали и тихо-мирно дослужились. Щедловский, например, уже три года, как начальник ВЦ, кандидатскую защитил, а ведь пришел на пять лет позднее. И квартиру еще в прошлом году получил, а Алексей из-за нее на стройку пошел...

Вера Николаевна прикрывает глаза и замолкает, пальцы ее вздрагивают.

— Как у него там сложилось, на стройке?

— Не нравилось ему, жаловался, что некоторые, вместо того чтобы делом заниматься, вино пьют...

Интересуюсь тем, ради чего и пришла к вдове. Нет, конечно, выяснить, каким человеком был погибший, очень важно, но больше всего меня заботит, чья пуговица найдена мной на лестничной площадке.

— Рабочая одежда Алексея? — чуть растерянно переспрашивает Вера Николаевна.— У меня ее нет. Вчера вечером приходил мужчина со стройки и забрал. Сказал, будто телогрейка и ватные брюки числятся на нем. Нужно, дескать, сдать.

— Вы отдали?! — невольно вырывается у меня, хотя прекрасно понимаю, что осталась в дураках.

Тихое «да» Хохловой бесконечным эхом звучит в моем мозгу. Неужели все-таки Хохлов не сам упал в пролет?! То, что найденная пуговица кого-то встревожила,— бесспорно. Кого?! Не считая понятых, о ней знают Дербеко, Данилов, Зайцев. Впрочем, если взять во внимание болтливость современных мужчин, то о моей находке может быть известно уже половине Новосибирска... Стоп! Куда меня понесло? А вдруг спецодежда и впрямь числится, на каком-нибудь материально ответственном лице?

— Как он выглядел? — спрашиваю.

— Худощавый, среднего роста, лет сорока, одет обыкновенно: старенькое пальто, кроличья шапка, валенки.

— Узнать его сможете?

— Даже не скажу... Видела совсем немного. Он не стал проходить, дождался, пока я вещи принесу, и сразу ушел.

Как можно осторожней интересуюсь:

— Алексей Иванович никого не опасался?

Но Хохлова тут же настораживается. И если до этой минуты она отвечала на мои вопросы почти автоматически, то теперь испытующе смотрит прямо в глаза.

— Его убили?

— Не знаю.

8.

Как сладок субботний сон! Разумеется, если его не прерывают назойливыми звонками в дверь. Набрасываю халат и, как сомнамбула, бреду открывать. Увидев на пороге Люськиного мужа, выдыхаю:

— Василий? Который час?

Василий заливисто хохочет, отчего помпончик на его спортивной шапочке весело подпрыгивает. Потом громогласно сообщает, что мы едем к ним па дачу, электричка через полчаса, Люська с Маринкой ждут у пригородных касс. Только сейчас замечаю кажущиеся совсем маленькими в его огромной лапище лыжи.

— Вы что, сдурели?! На улице сорок, а вы кататься надумали!

— Какие сорок?! — хохочет Нефедьев. — Всего пятнадцать. Собирайся, а то опоздаем!

К платяному шкафу приближаюсь, как к эшафоту. Одна мысль о том, какую груду одежды предстоит напялить, приводит в уныние.

На улице, как я и предполагала, темнотища. Таких чудаков, как мы с Василием, немного, но попадаются.

Рассвело. Голубое небо и голубой снег. Много неба и снега!..