Александра Маринина - Другая правда. Том 2

Петр молча кивнул и начал собирать вещи. Уже у самого порога он сказал:

– С Катей я все-таки поговорю. А насчет Аллы подумаю.

– Решайте сами, – снова отозвалась Настя.

Закрыв за Петром дверь, она вернулась в комнату, полистала договоры, которые следовало перевести. Осталось совсем немного, она успела почти все сделать, как ни странно. Работы еще часа на два, максимум – на три. Взять себя в руки, доделать, лечь спать, завести будильник на 5.45. В 6 утра поговорить с мужем. Она так соскучилась!

Завтра можно будет целый день валять дурака, читать, смотреть кино и всячески расслабляться и получать удовольствие. А в четверг… До четверга еще дожить надо. Пусть Петя подумает как следует, а там решим. Четверг – это еще только послезавтра. А Лешка, ее любимый, ее единственный самый близкий друг, – уже завтра, в 6 утра.

Скорей бы ночь прошла!

Слова Каменской о том, что писать статью о деле Сокольникова теперь бессмысленно, в первый момент вызвали у Петра негодование и отторжение. Да еще Климм, оказывается, был прав! Ничего себе выводы у воблы! Как может быть прав такой негодяй и подонок?

Насчет Аллы Владимировны он так ничего и не надумал. Но Кате позвонил, предложил встретиться, вернее, попросил о встрече. Она приехала, вероятно, надеясь, что речь пойдет о публикациях. Петр решил рассказать ей только о розах. О том, что Владимир Юрьевич знаком со Щетининым и, узнав о трудном положении Кати Волохиной, захотел оказать ей моральную поддержку. Больше никаких подробностей, никаких упоминаний о предыстории, о деле Сокольникова, о нацистах и всем прочем. «Так будет правильно, – думал он. – Написанное в тетради является интимным делом самого Климма, разглашать это неприлично. Но пусть Катя хотя бы знает, что нашелся человек, который ей посочувствовал. Которому не все равно. Который захотел доставить ей каплю радости».

Катя выслушала его внимательно, с непроницаемым лицом, и Петр, как ни силился, не мог понять, какие эмоции вызвал его рассказ. Когда он закончил, девушка спросила:

– Значит, ты еще не решил, будешь ли писать о нас?

Петр не был готов к вопросу, растерялся, начал что-то мямлить. Катя посмотрела на него без всякого выражения и произнесла:

– Спасибо. До свидания.

Повернулась и ушла.

Странная она какая-то…

Это было в среду. В четверг с утра он явился, как обычно, к Каменской, и они продолжили работать над материалами дела. Петру было скучно, никаких загадок не осталось, разоблачать больше некого, и зачем он приехал, зачем всем этим занимается, непонятно. Разве что новые знания и навыки получает. Вобла все время повторяет, что это бесценно и что нужно постоянно чему-то учиться и что-то осваивать. Можно подумать, в ее возрасте люди еще чему-то учатся! Ничему они не учатся, только других поучают.

Он был в смятении. Дело Сокольникова, на которое он возлагал столько надежд, померкло, перестало быть интересным и привлекательным. Пожалуй, вобла права, делать статью бессмысленно. Но как же его план, в котором громкое разоблачение является фундаментом всей будущей карьеры писателя? Что делать? Начинать все заново? Или пытаться выкрутить какую-то пользу из того, что имеется в наличии? Что за дурацкий закон, согласно которому обязательно что-нибудь пойдет не так! Черт, неужели опять получается, что вобла права, что всего не предусмотришь и что ни одна идея не воплощается в том виде, в каком задумывалась?

В пятницу Климанова перевели из реанимации в палату, Петр договорился вместе с Аллой съездить к нему в субботу. Диагноз подтвердился, к сожалению. У Владимира Юрьевича парализована левая половина тела и отнялась речь. Прогнозы пока никто делать не берется, но врачи не уверены, что больной восстановится. По дороге в больницу, сидя рядом с Аллой в машине, Петр то и дело ловил себя на злорадной мысли: как говорили древние мудрецы, собрался мстить – сначала выкопай две могилы. Климм так исступленно бился за собственную самооценку, что готов был принести в жертву чужую жизнь, а в итоге пожертвовал своей.

Писатель Климм в этой заштатной больничке был самым обычным пациентом, лежал в четырехместной палате, пропитанной духом лекарств, мочи и больного дыхания. Уже стоя на пороге, Петр понял, что не сможет заставить себя подойти к лежащему на койке беспомощному человеку. Ему было неприятно. Ему было тяжело. И почему-то страшно. Алла присела на стул возле койки, взяла Климанова за руку, гладила его по лицу. В ответ раздалось невнятное мычание. Петр сперва зажмурился, потом развернулся и вышел в коридор.