Семен Данилюк - Законник [сборник]

Начальник Академии поднялся, принял из рук Видного микрофон, торжественно постучал ножом по фужеру.

Гудящие столы выжидательно притихли.

— Знаете ли вы, кто это? — вопросил Резун, развернув ладонь к юбиляру. — Вы думаете, перед вами крупнейший ученый, слава отечественной правовой науки?

— Именно так и думаем! — выкрикнул нетерпеливый голос.

— И вы не ошибаетесь, — подтвердил Резун. — Но вы и ошибаетесь!

Бывалый, тертый тамада, Резун выдержал вкусную, интригующую паузу.

— Потому что перед нами не просто ученый, а — Гулливер! И добрая половина здесь сидящих — это птенцы гнезда Гулливерова! Да что говорить? Моя собственная судьба состоялась благодаря Илье Викторовичу…

Славословия возобновились.

Столы составили столь плотно, что продраться к центральному, юбилярному столику было крайне трудно. Поэтому Гулевский по своему обыкновению сорвал разработанный сценарий. Сам ходил меж рядов и, прежде чем передать микрофон, произносил вступительное слово о выступающем. Так что получалось два тоста: один — юбиляру, второй — шутливое алаверды от юбиляра. Обстановка сделалась непринужденной. Все громче позвякивали вилки и рюмки. Выступления глушились выкриками с мест.

И все явственней над праздничными столами довлел густой баритон подвыпившего Стремянного. Он уже освоился в непривычном окружении и принялся сыпать вокруг двусмысленными своими прибаутками, хохмачками, анекдотцами, особенно обаяя заместителя начальника кафедры — сдобную Катю Потапенко.

Гулевский с любопытством разглядывал друга и невольно сравнивал его с тем двадцатидвухлетним «афганцем» — орденоносцем с персиковым румянцем и гвардейской выправкой, каким предстал впервые перед следователем по особо важным делам Гулевским. Ныне атлетическая фигура раздобрела, ежик пошел в обильную седину, нежная прежде кожа огрубела и набрякла. И все-таки в минуты веселья пробуждался в Стремянном прежний гусар и бабник.

Гулевский склонился к Резуну:

— Валя, объявляй перерыв, а после — музыка, танцы.

Резун, переглядывавшийся с новенькой библиотекаршей из спецхранилища, охотно промокнул губы салфеткой, отложил вилку. Гулевский придержал его.

— Только предоставь последнее слово, — он кивнул на угол, откуда беспрестанно доносилось Катино хихиканье, — Евгений Стремянный шел на приступ.

Резун требовательно постучал ножом по фужеру. Добился тишины.

— По предложению юбиляра, заканчиваем с прениями, — объявил он — под одобрительный гул большинства.

— Последнее слово предоставляется, — Резун выдержал интригующую паузу. — Старому сослуживцу Ильи Викторовича (он пригнулся к Гулевскому) Евгению Стремянному!

Люди в рядах недоуменно закрутили головами. Раскрасневшаяся Потапенко сконфуженно отодвинулась от притершегося к ней ухажера, кивнула ему на Гулевского.

Стремянный, оказавшийся вдруг в центре внимания, поначалу смешался, но, подначиваемый насмешливой улыбочкой Гулевского, поднялся.

— Что ж, скажу, — принял он вызов. — Я хочу выпить за лучшего следователя, какого знал. У которого начал службу пацаном в оперативно-следственной группе. Вот вы рассуждаете о школе Гулевского. А я другую школу у него прошел — сыскную. Он приучил меня работать без халтуры, каждый эпизод обсасывать, как мозговую косточку. А главное, быть верным выбранному делу. Жить им. И ведь как жили! — Стремянный ностальгически почмокал губами. — Среди ночи, бывало, звонил Илюха с новой, невесть откуда пришедшей идеей. И все — сна нет. Торопишь рассвет. Едва забрезжило — ты уж мчишься впереди собственного визга отрабатывать очередную версию…Ну, само собой, ночами не только версии разрабатывали. На другое всяко-разное время тоже находили, — намекнул при общем оживлении Стремянный. — Потому как самому важняку было в ту пору всего-ничего — двадцать шесть. После работал со многими следователями и прокурорами. И как опер, и как начальник угрозыска. Но уже не они меня — я их учил тому, что перенял у первого моего учителя. И мне горько, что борьба с преступностью потеряла следователя Гулевского.

Стремянный сбился.

— Потеряла лишь практика, — снисходительно подправил Резун. — Зато большая наука обрела крупного ученого.

По сути Резун подсказал концовку тоста. Он даже рюмку приподнял. Но Стремянный продолжал хмуриться.

— Что нашла наука, мне снизу не видно, — он упрямо огладил ежик. — А вот то, что такие люди как Гулевский покинули окопы, мне грустно. Потому что те, кто их сменил, открыли фронт врагу. Может, из-за этого и сложился беспредел, в котором существуем… Засим!