Ирина Андросова - Мечта на вешалке

— Эх, что же вы моментом-то не воспользовались? — расстроилась я.

— Да не могли мы, стены под покраску выводили, — прижав гигантскую лапу к широкой груди, искренне проговорил наш диверсант. — Шпаклевка — вещь деликатная. Засыхает прямо на глазах, только успевай поворачиваться…

Дальше разговаривать с трудолюбивыми супругами было бесполезно, потому что они бы все равно нас не поняли. Какой может быть загранпаспорт, когда стенка кое-как оштукатурена? Такой подход, если подумать, делал им честь, тем более что паспорт я вернула себе сама. А вот рассказ про звонок некоего Бабарыкина пришелся очень даже кстати.

Снова загадочный Бабарыкин! Лишь только я услышала эту фамилию, как в моей голове тут же всплыл голос покойной Стервозы. «Игоречек, — ворковала она в тот роковой день, стоя возле терминала по приему платежей и намеренно игнорируя меня всем своим видом. — Я денежки тебе на телефон положила, можешь звонить Бабарыкину и договариваться с ним на вечер…» И чокнутый профессор говорил, что Светлане в день убийства названивал какой-то Бабарыкин. Вот она, зацепка, которая может пролить свет на это загадочное убийство.

— Ладно, Наташ, пусть ложатся, — великодушно разрешила я, слезая с насиженного места и перетаскивая лэптоп на подоконник. — А мы пойдем на кухню, надо кое о чем поговорить.

— Добрая ты, Алиска, — недовольно проворчала Оганезова, шаркая за мной по коридору.

На кухне полным ходом шли приготовления ко сну. В расплывчатых отсветах настольной лампы дядя Штефан разгадывал кроссворд, лежа в пижаме на раскладушке у плиты.

— Известный продюсер, давший путевку в жизнь Роману Рябцеву и группе «Кино», — прочитал он вслух, адресуя свой вопрос укладывающемуся на стулья Иону.

— Да я в музыке не шибко, — покряхтывая, протянул тот.

— Юрий Айзеншпис, — выпалила разносторонне образованная Наташка.

— Так и запишем, Ай-зен-шпиц, — посасывая гуцульский ус, пробормотал Штефан Юлианыч и, неловко держа ручку в заскорузлых пальцах, привел угрозу в исполнение.

Наталья поозиралась по сторонам и, приметив приоткрытую дверь ванной комнаты, юркнула туда. Я включила свет и скользнула за подругой. Просто ужас какой-то! В доме осталось одно-единственное место, где можно нормально поболтать, да и там, если не любезничают молодожены, сутки напролет капает из подтекающего крана вода, а из потемневшего от времени зеркала, окруженного оббитым кафелем, как ни гляну, смотрит на меня такая страшная девица, что я все время расстраиваюсь.

Я, чтобы не очень пугаться, даже написала на стекле губной помадой: «Другие не лучше», но все равно не помогает. Видимо, освещение плохое. Да и что там может насветить одинокая лампочка Ильича, густо заросшая паутиной?

Наташка уселась на край ванны, подложив под зад кусок полиэтиленовой занавески, которую мы задергиваем из эстетических соображений, чтобы не очень-то лезла в глаза вызывающе грязная эмаль, обильно покрытая разводами ржавчины.

— Ну, что там у тебя? — заговорщицки понизив голос, спросила Оганезова.

Но не успела я рта раскрыть, как из-за занавески грубым голосом сказали:

— Да выключите же свет! Совсем совесть потеряли! Мне завтра в шесть вставать.

Мы с Оганезовой шарахнулись в стороны, и подруга, как самая отчаянная из нас двоих, рванула занавеску на себя. Приподнявшись на локте и щурясь на свет, на нас смотрел бровастый Драгош в сетчатой майке.

Он лежал, поджав ноги, на дне ванной, выстланной телогрейками и старыми пальто, которые из-за этих своих возможностей ценились в квартире на Чистых Прудах на вес золота. Из-под ближней к нам стороны ватного одеяла торчали не поместившиеся в импровизированную кровать мохнатые коленки. А прямо у Наташкиных ног валялся не замеченный нами ранее раскрытый журнал «Максим», заложенный на странице с грудастой теткой, одетой лишь в розовую заколку.

Смущенно извинившись, мы с подругой на цыпочках покинули сантехническое помещение и деликатно выключили за собой свет.

— Ну что, может, пойдем в коридор? — без особого оптимизма предложила я.

Но и в коридоре нам не удалось остаться с глазу на глаз. На антресолях Богдан Осипович вместе с рыжим Нинком смотрел телевизор. Одуряющий звук рекламы перфораторной дрелью врезался в мозг, отметая саму мысль перекричать мотивную музыку и рифмованный текст про «Иммунеле». Детишки сидели на своих топчанах и, громко ругаясь, резались в «Монополию».

— Пошли, что ли, на лестницу, — кивнула на входную дверь Наташка.