Екатерина Барсова - Тайный код гения

— Все в порядке, — он улыбнулся через силу.

Глаза жены были тревожными. Всепонимающими. Она стерегла его покой. Стерегла.

Он вспомнил бал в «Пушкине» — тоже действо, где вершатся судьбы, объяснения и предательства, завязывается узел событий, который выстрелит потом. И там, и там убийство. Да, здесь он убьет предателя и доносчика.

Его на секунду охватило веселье. Он убьет того, кто шпионит за всеми. И это будет справедливая смерть.

Волна ярости взмыла вверх и окатила его с головы до ног. Он ненавидел предательство, потому что сам знал за собой эту слабость. Если бы ему хватило побольше твердости, он бы не оказался в сегодняшнем положении. Как сейчас. Надо было эмигрировать тогда в Батуми, бросив все, не думая о последствиях.

Именно его осторожность и стремление все просчитать, прежде чем сделать решительный шаг, в конце концов и погубили многое. Но здесь, в своем романе, он волен над своими героями, он может вершить все, что хочет. Справедливый и беспристрастный суд. Доносчик и предатель будет казнен, его кровь наполнит чашу. Чашу Грааля.

Нужен тот, кто вершит судьбы мира. И его будут звать Абадонна. Он станет тем, кто развяжет войны, принесет смерть и хаос.

Абадонна не пощадит никого.

Нежный штраусовский вальс плыл над всеми, в воздухе реяло беспечной Веной. Ах, неужели он и вправду никогда не увидит ни Париж, ни Вену? Тоска. Тоска. И нет от нее спасения.

Вальс качал, убаюкивал, уносил вдаль, туда, где уже ничего не оставалось.

Великий хаос противопоставляется шахматам, шахматной игре, где все рассчитано и выверено, и где царствует логика, где каждый действует только в пределах допустимого, где невозможно вырваться за пределы шахматной доски. Вот будет здорово, если кто-то через много лет напишет труд «Великие шахматы» или «Великая шахматная игра». И политику низведет до клеток — черных и белых. Шахматы — это всегда двоично, всегда жесткая заданность. А он всегда выступал против этого и стремился к свободе.

Но как, как он может вырваться за пределы этого бренного прекрасного и бесконечно грустного мира?

Вальс зазвучал громче.

Боже мой, вальс, и сразу вспомнился другой вальс, великий вальс его жизни — Гуно, «Фауст». Тот вальс, который он любил всю жизнь и который он впервые услышал в Киеве. Но Киев остался далеко, а он сейчас в Москве, хочется туда, на родину, но разве расстояния имеют какое-то значение.

Он подавил приступ кашля. Как странно, что голова не болела, хотя было шумно, ярко и беспокойно. Напротив, на краткое время его охватило чувство ликования.

В его романе не хватало великого восхождения вверх, туда, где стирались все границы и все пространства.

Только теперь он понял, что комната, где жил Воланд, должна преобразиться в залу. Здесь должны быть нарушены все законы геометрии.

Но ведь это — правильно! Он сам мог попасть из своей квартиры в любую точку земного шара. Абсолютно любую!

Он посмотрел на Елену. Элегантная, умная.

Женщины с юных лет влекли его необычайно. Ему нравилось в них все: и узкая стопа, и волнующий запах духов, и небрежно развившиеся локоны, эти трогательные женские головки как на старинной миниатюре, но больше всего пленял женский взгляд — таинственный, мерцающий. Он всегда был окружен целым сонмом женщин с детских лет: и мать, и сестры, и знакомые. И еще была кузина Лиля, жившая в их семье. Но прочь, прочь все воспоминания!..

Он женился на Татьяне всем назло: но ее женская прелесть волновала его. Нравилось, что Татьяна или Тася, как он ее называл, всегда была рядом. Под рукой. По-своему он ее любил и привык. Может быть, потому что трогала его красота Евиных дочерей, и был в том грех, но грех невообразимо сладкий. Пряный и душный. Он всегда подсмеивался над поэтами и поэзией. Но однажды прочитал у Пушкина в раннем возрасте о «хладных персях», которые лобзал герой. И почему-то этот образ русалки-ундины, с персями хладными, как темно-зеленая вода, где тонет солнце, сформировал в нем женский образ — таинственный как русалка, в чем-то далекий и недосягаемый. Неземной.

С Любой все было еще сложнее. Парижанка! Он так и звал ее про себя. Он влюбился сразу, ощутив холодок в сердце, предвестник смешных и глупых любовных мук. Люба дразнила его: то приближала, то отталкивала. Он боялся обнаружить в ней цинизм, но где-то в глубине души понимал, что удел красивой женщины в этом мире один — продать себя подороже.

Женская красота — дар недолговечный, дар случайный и темный. И кто будет осуждать красивую женщину за то, что она хочет окружать себя красивыми вещами и жить красивой жизнью.